После смерти царя Федора – последнего из Рюриковичей – в 1598 году кандидатура Симеона Бекбулатовича на русский престол рассматривалась вполне серьезно. В пользу Симеона высказались многие бояре, в том числе Романовы и Бельские, что отмечал и Н. Карамзин: «…мысль возложить венец Мономахов на голову татарина не всем россиянам казалась тогда нелепою». По происхождению урожденный чингизид был куда выше Годунова – просто царева шурина. К тому же Симеон уже был однажды помазан на царство. Но дальнейшая история нам известна, и Годунов, добившийся русского трона, принял от бояр присягу, в которой помимо прочего значилось: «Царя Симеона Бекбулатовича и его детей и иного никого на Московское царство не хотеть видеть, ни думать, ни мыслить, ни родниться, ни ссылаться с царем Симеоном ни грамотами, ни словом, ни делом, ни хитростью; а кто учнет с кем о том думать и мыслить, что царя Симеона или сына его на Московское государство посадить, того изыскать и привести к государю».

Но и ссыльного Симеона Годунов продолжал бояться. В Никоновской летописи есть запись: «Враг вложи Борису в сердце и от него (Симеона) быти ужасу, и посла к нему с волшебною хитростью, и повелел его ослепити, тако же и сотвориша».

По показаниям начальника охраны Годунова француза Якова Маржерета, в день рождения Симеона Бекбулатовича Борис Годунов прислал ему ласковое письмо с поздравлением и обещанием скорой отмены опалы. С письмом доставили и подарок – бочонок испанского вина. Обрадованный Симеон с сыном этого вина испил и… ослеп. А сын в мучениях умер.

Сменивший Годуновых Лжедмитрий сначала пообещал Симеону милости и даже возвращения княжества. Призвал в Москву, беседовал, но поняв, что тот не собирается подыгрывать самозванцу, велел постричь в монахи в Кирилло-Белозерском монастыре. Подстраховался: из монахов обратного пути на трон не было.

Лжедмитрия вскоре убили и пальнули его прахом из пушки в сторону Польши, но положение Симеона еще больше ухудшилось. «Лукавый царь» Василий Шуйский велел сослать инока Стефана на Соловки, фактически – в монастырскую тюрьму, где тот провел шесть лет.

Только в 1612 году велением князя Пожарского слепого старца вернули в Кирилло-Белозерский монастырь. Он пережил всех своих детей и любимую жену, тоже постриженную в монахини в московском Старом Симоновом монастыре. С нею рядом и похоронен, на надгробном камне скромная надпись: «Лета 7124 (1616) генваря в 5 день преставился раб божий царь Симеон Бекбулатович во иноцех схимник Стефан».

История не терпит сослагательного наклонения, но попробуем представить, что после смерти Федора Иоанновича на русский престол садится крещеный татарин Симеон Бекбулатович, потомок Чингисхана, царь Касимовский. Его дети – также прямые потомки Ивана III и Софии Палеолог. Его царское происхождение не подвергается сомнению, его поддерживают родовитые русские бояре и все крещеные татары. И некрещеные тоже. Нет смуты, нет Лжедмитрия, на троне – новая крепкая династия набирающего силы государства, объединившего мощь Руси и силу степной Орды…

Но, увы, в реальности была страшная Смута, и одним из ее активных участников стал наш следующий герой, касимовский царевич Ураз-Мухаммед.

Год 1568 от Р. Х. или 975 год от Хиджры.

Едва засветилась узкая полоска света на востоке, с минарета Перекопской мечети запел муэдзин. И тут же зашевелилась толпа в поле перед крепостными воротами. Правоверные, потягиваясь и зевая, приглаживали волосы и причесывали бороды, расстилали коврики, готовясь к утреннему намазу. Остальные – язычники и христиане, большей частью связанные полонники, тоже просыпались и обреченно смотрели на валы да бастионы турецкой крепости Перекоп. Знали, переступишь ворота Турецкого вала и все – обратной дороги нет, из Крыма не возвращаются.

Беглый улан Мустафа-Ибрагим Беркузле тоже проснулся, быстро омыл лицо из тыквенной фляги и попытался по возможности придать своему платью приличный вид. Получилось плохо, за месяц пути по дикой степи щеголеватый улан стал похож на степного бродягу, что толпами стекаются к этим стенам в поисках службы и славы. Лицо обветрилось и потемнело от солнца, губы растрескались, богатая когда-то шапка посерела от пыли, полы тягиляя обвисли лохмотьями. Вряд ли узнала бы сейчас лихого улана любимая принцесса. Интересно, как она сейчас?

Вспомнил Мустафа-Ибрагим лицо Маги-Салтан и тут же сам себя отругал. Как можно о таком перед молитвой думать? Всемилостивый Аллах помог ему из Касим-града уйти живым, в одиночку пересечь Дикую степь, в Дон-реке на переправе не утонуть. Надо славить Аллаха. Остальное – суета и прах.

Закончился намаз, снова зашевелилась толпа, раздались свист плетей и щелканье кнутов. Заржали лошади, замычали коровы, закричали верблюды и ишаки, поднимаясь с нелегкой поклажей. Велик Крым, всегда голоден и жаден. Сколько не гони сюда караванов, все равно будет мало. Караваны спешно выстраивались перед воротами, как обычно, с руганью возниц и ссорами купцов за право идти первыми.

И вот на востоке показался краешек солнца. За месяц пути Мустафа-Ибрагим почти возненавидел безжалостное светило, но сейчас, поднимающееся из морской глади, оно было прекрасно! Еще прекрасней было само море. Огромное, бесконечное… Вот и сбылась мечта, вот и увидел он море – правдой оказались прабабкины сказки.

Едва солнечный диск оторвался от линии горизонта, показались на надвратной башне крепости янычары в белых тюрбанах, шутя и переговариваясь, начали крутить подъемные колеса. Сперва поднялась со скрипом толстая деревянная решетка, потом дрогнули и распахнулись створки ворот.

Принимай, Крым, табуны и стада, принимай верблюдов, груженных зерном и самым разным товаром, принимай невольников и новых воинов!

Удивляется улан Мустафа-Ибрагим, сильно удивляется Крыму. Зачем купцы называли Крым богатым? Откуда тут богатство? Где оно? Сразу за Перекопом безводная пыльная степь с нищими аулами. Может весной и пасут здесь скот, но летом – сплошное пекло и выжженная земля. Около редких колодцев глиняные мазанки, меж которых бродят тощие овцы и бегают грязные татарчата. Слышал Мустафа-Ибрагим, что местные татары из рода Мангыт ленивы, ходят в затрапезе, хозяйством занимаются плохо, молятся без усердия. Большей частью дремлют в теньке, спросишь о чем, сразу бакшиш просят. Женщины сварливы и много болтают. Показалось беглому улану, что слухи не врут.

Не лучше стало, когда начались земли кыпчаков. В аулах та же неустроенность и полудрема. Но даже в самом бедном ауле много рабов, большей частью урусы или литвины, работают вяло. Воды мало, много мух, гостиные дома только на побережье…

Туда и надо было сразу ехать, но Мустафа-Ибрагим твердо решил сначала найти кыпчакского карачу и поехал в Бахчи-эль-Кыпчак. Указанное Белое село оказалось той еще дырой, разве что картинку оживляло какое-то подобие полей в округе. Невольников очень много: пасут скот, роют арыки, чистят навоз или складывают из скверного кирпича и булыжника какие-то стены. Надсмотра над ними почти не видно. Полдюжины бородатых мужиков с утра до ночи крутят большое колесо – добывают воду из глубины. Первый же татарин, встреченный в селе, на вопрос, как найти карачу, громко рассмеялся:

– Нечего ему здесь делать, карача на морском берегу в Гезлеве прячется от зноя со всеми женами и двором!

На подъезде к Гезлеву Мустафе-Ибрагиму встретился купеческий караван. Хозяин – одноглазый перс Омар обрадовался, когда узнал, что Мустафа-Ибрагим из Касимова. Угощал персидским чаем, интересовался, какие на Оке добывают меха, много ли и почем? Жаловался, что нынче торговля идет плохо – не берут его шелк. Обеднели татары, давно не было хорошего похода. Сказал, что здесь, в кыпчакском улусе, плохая торговля, надо ехать в Кафу к Ширинам, там хороший покупатель. Или к Барынам в предгорье, или в Бахчисарай, что славится своими фонтанами и где сидит хан. Или на южный берег к турецким крепостям – турки богатые, хорошо товар берут. Но горные перевалы слишком круты и там шалят абреки.