Конечно, у Аэрофлота своя выгода, свой расчет — не мне судить, насколько они целесообразны. Мне ясно лишь одно: при нынешней баснословно высокой арендной плате за летный час промхозы вынуждены подчистую выскребать близлежащие угодья, тогда как дальние, более богатые пушниной, значатся «белым пятном». Мы, конечно же, поторопились, отказавшись от помощи наших старых друзей — безропотных, двужильных коняг и безотказных, старательных оленей.

Мы долго проговорили с Тимофеевым, и, когда распрощались, была ночь. Рекламы и окна академгородка, где живет Виктор Владимирович, излучали какую-то холодную веселость, неподалеку сияла неутомимо-праздничная гирлянда Иркутской ГЭС. Два памятника нашему быстротекущему времени, два младенца XX века, два его баловня…

Пора, пора, однако, сменить реалистические чернила на утопические и попытаться описать Катангу грядущую. Возможно, под пером экономиста, социолога или футуролога (даст же бог людям профессию! Раз-два — и ходи в пророках!) описание это было бы снабжено убедительными расчетами, солидными математическими выкладками, ссылками и рекомендациями, а я всего лишь путешественник, причем очень боящийся цифр, и потому отважусь изложить только некоторые фантастические соображения, конечно же, возникшие не без помощи более здравомыслящих людей.

Итак, вы приземлитесь в Ербогачёне в 19… году и, естественно, не узнаете его. «Боже! — воскликнете вы. — Не улицы, а заснеженные аллеи, не дома, а виллы», — и долго не сможете найтись: с чем же сравнить теперешний Ербогачён, этот городок одно- и двухэтажных особняков? Наконец вспомните: ах, ну конечно же, с писательскими поселками в Красной Пахре и Переделкине — та же тихая, высококультурная жизнь, тот же патриархальный покой в сочетании с современным комфортом, те же классические аллеи, но только гуляют по ним охотники и звероводы. Да, в том далеком Ербогачёне есть все, даже парикмахерская и фотография. Не то что теперь, когда вам приходится бежать к соседу, имеющему машинку или фотоаппарат, или, если у вас привередливый вкус, ждать оказии в областной город. Ербогачён, заметите вы, необычайно разросся, потому что все маленькие деревеньки опустели, жители их перебрались в охотничью столицу, да, в сущности, в таких деревеньках теперь нет нужды: Ербогачён имеет мощный вертолетный парк, просторные гаражи, в них тесно всевозможным северным вездеходам и аэросаням — значит, проще простого забраться в любую таежную глухомань. А опустевшие деревеньки приспособлены под базовые стоянки на время охотничьего сезона, куда можно выйти на день, помыться в бане, посмотреть новую кинокартину, почитать свежую почту.

Кроме того, в Ербогачёне давно построена фабрика, выпускающая северные сувениры. Давно работает мясокомбинат, продукция его уникальна: охотничьи колбаски из медвежатины, копченая сохатина, вяленая оленина, наборы полуфабрикатов «Привет из Катанги», которыми вы непременно набьете сумку в здешнем магазине и тем самым крайне обрадуете жену. Мясокомбинат поставляет дешевый корм гигантской норковой звероферме. Процветает торговая фирма «Тунгуска», реализующая продукцию и сувенирной фабрики, и мясокомбината. Одна из прибыльных статей фирмы — сбыт свежей рыбы через комиссионные магазины в Иркутске, где никакая цена не остановит лакомку-горожанина при виде серебряно-темных «поросят» — тетейских карасей.

В Ербогачёне откроется свое строительно-монтажное управление, свой кирпичный завод, школа ФЗО, готовящая рабочих для сувенирной фабрики, школа охотминимума, обучающая азам охотничьего ремесла новоселов…

А на высоком тунгусском берегу встанет памятник Вячеславу Яковлевичу Шишкову, и ветры с Угрюм-реки овеют его бронзовое лицо…

Но, попустившись фантазиями, замечу, что некоторое время спустя в быту и промысле охотников Катанги случились изменения.

Во-первых, к началу охотничьего сезона катангские промхозы получают спецодежду, суконные куртки и штаны, в которые и одевают охотников, причем не берут с них ни копейки. Бесплатными стали и боеприпасы. Следовательно, теперь за каждую добытую шкурку охотник получит больше — ведь затраты на боеприпасы и на одежду (которая в тайге прямо-таки не изнашивается, а горит) съедали немалую часть заработка.

Во-вторых, в Ербогачёне появилось водяное отопление: в больнице, в школе-интернате, детском саду, в райкоме, в клубе навешены теперь батареи (совсем как в городе), убраны печки, появилось в обиходе жителей непривычное слово «котельная» — мне рассказывали об этом с такой гордостью, с какой уместно говорить разве что об открытии метрополитена. Хотя… Сто лет топить печки утром и вечером, с нетерпением проверять замерзшими ладонями, не согрелись ли у печек бока, и вдруг аккуратные, серебристые железки, ровно горячие, — и так изо дня в день. Да, надо пожить в пятидесятиградусные зимы у черта на куличках и тогда поймешь гордость ербогачёнцев.

В-третьих, в Ербогачёне устанавливают автоматическую телефонную станцию на 450 номеров. Помню первый коммутатор там и те страсти, разыгравшиеся при распределении номеров. Телефон всем был нужен до зарезу — в узел связи хлынули заявления и жалобы, обоснования, вплоть до угроз уехать из райцентра, если такому-то и такому-то не поставят телефон. Я тогда удивился: весь Ербогачён при желании можно обойти минут за сорок, а то и быстрее — для чего же ербогачёнцам телефон? Какая в нем может быть особая нужда, ну, разве что вызвать врачей? Но когда услышал, как счастливчики, все-таки добившиеся телефона, прощались после работы с этакой хлесткой, городской, заветной небрежностью:

— Ну, чуть чего, брякни, — я все понял и даже умилился такому наивному, я бы сказал, ребяческому тяготению к городской культуре.

А теперь в Ербогачёне монтируется АТС на 450 номеров, и телефон из городской диковинки превратился в обыкновенное бытовое удобство.

Что ж, все эти перемены предвещают иную жизнь на берегах Тунгуски.

Ну а катангские деревеньки все равно должны опустеть — уж слишком притягательна цивилизация, даже в границах районной столицы. Останется несколько крупных поселков, как центры промхозовских отделений. В пользу этого территориального прогноза высказывается и странное, неприятное существо, именуемое северной скукой. Симптомы ее незаметны — так, излишняя сонливость, газетки что-то неохота читать, аппетит волчий, припадки рассеянной задумчивости где-нибудь на лавке у окошка, томительное, непреодолимое желание что-то сделать, куда-то пойти, и тем не менее — книжка валится из рук, изба не топлена, чай не вскипячен, тропинки от снега не расчищены…

У меня был в Катанге знакомый, молодой специалист, врач. Славный парень, с воодушевлением думавший о своей профессии, о самостоятельной одинокой жизни, о предстоящих схватках с болезнями и тех удивительных победах, которыми он обогатит медицину. Я долго не был в Катанге, наконец выбрался, прилетел, пошел в гости к этому молодому врачу. Он выдвинул из-под кровати сундучок, открыл и извлек кларнет. С какой-то застенчивой страстностью сказал, даже не сказал — выдохнул:

— Вот!

Я удивленно рассматривал кларнет:

— Скажи, пожалуйста, я и не подозревал, что ты играешь.

— Нет, я не играю, что ты! Полгода как купил по случаю у пропойцы проезжего.

— А зачем он тебе?

— Я научусь, обязательно научусь! — Мой знакомый говорил таким горячим, убедительным шепотом, что стало понятно: человеку безумно скучно — хоть пой или играй на кларнете. — Мне знающие люди говорили, что главное — ноту ми научиться брать, а там как по маслу пойдет!

— Ну и получается?

— Пока нет. Но — кровь из носу — одолею.

«Полгода ми не можешь взять? А остальные шесть когда? К пенсии?» — подумал я, но промолчал: никакие мои слова не охладили бы пыл так страстно скучающего человека.

Конечно, сейчас можно наговорить расхожих фраз: «Книжки бы читал», «В самодеятельность бы записался», «Новогреческий бы изучал». «Да мало ли для умного человека занятий, чтобы не скучать?» — но вряд ли стоит торопиться с советами. Лучше, пожалуй, представить, что среди зимы вы очутилась в какой-нибудь Тетее: десять дворов, из сугробов трубы торчат, электричества нет, книжки перечитаны, на этой Тетее свет клином сошелся, никуда ходу нет: тайга да морозы. Вся жизнь уже обдумана, и самым глупым днем вы находите тот, в который согласились ехать в Тетею, — да тут и убежденный сторонник сухого закона начнет зашибать. Все веселее: горизонты раздвигаются, и Тетея как бы удваивается.