— Сгинь, сгинь, нечистая сила!

Попробовали стрелки пройти сквозь приснившихся зверей. Но те вежливо, мягонько стук-стук лапой в грудь — куда это, мол, ты полез? Тогда поняли охотники, что звери не приснились, ужаснулись пуще прежнего и — давай бог ноги! — бросились бежать вниз, к ключу, чтобы забиться под смородиновые кусты и ничего не видеть, ничего не слышать — авось удастся передрожать.

У ключа столкнулись стрелки, бежавшие с правого склона, со стрелками, бежавшими с левого. Сшиблись лбами, искры посыпались в прохладную воду ключа, обеспамятев, взвыв, рухнули стрелки на сыру землю, затихли. Но в это время со склонов распадка громоподобно проревели два тигра, два брата, Кеша и Вася.

Стрелки от ужаса перевернулись со спин на животы и быстро-быстро поползли вверх по склонам, потом, подгоняемые тигриным ревом, побежали, и опять с распростертыми объятиями встречали их медведи, львы, леопарды. Стрелки, как по команде, крутнулись на месте, развернулись и помчались проторенной дорогой к ключу.

Так они бегали вверх-вниз, пока не обессилели и с хрипом не повалились на траву.

— Будь что будет.

А какой-то стрелок начал требовать музыки:

— Эй, загонщики! — кричал он. — Хоть в ведра поколотите. Помирать, так с музыкой.

Но загонщики тоже лежали в этой куче-мала и бессильно хрипели.

Отлежавшись, отдышавшись, стрелки зашевелились. Первым поднял голову капитан охотничьей команды, белый, с черными усиками. Увидел Главного медведя, сидевшего на колодине. Нога на ногу и голову задумчиво подпер лапой. Капитан подполз к нему и, заикаясь, спросил:

— Ч-чего сидишь?

Главный медведь весело забасил:

— Слава богу! Ожили охотнички. Что, ребята, славно набегались?

Капитан подполз еще ближе, ухватил Главного медведя за грудь.

— З-зачем гонял? Ты з-знаешь, кто я? Я ф-фотограф. Чик — и навеки тебя.

— Ну малость обожди. — Главный медведь легонько толкнул капитана, и тот, отлетев, уселся в пустое ведро. — Чик нашелся. Все бы стрелял! — Главный медведь понятия не имел, кто такой фотограф.

— У нас р-разрешение есть! У меня д-друзья!

— Если такие, как ты, так немного стоят. — Главный медведь подозвал сороку. — Разрешение проверяла?

— Все честь по чести, Михал Ваныч.

— Ну тогда слушай, Чик, мою речь и чикай отсюда. — Главный медведь уперся лапами в колени. — Разрешение у нас есть. А вот совести нет. Вас тут добрая дюжина. Один другого краше. И всей оравой на одну козу нападаете. Эх! Говорить неохота. Сами учите: семеро одного не бьют, а тут разнесчастную козу — добро бы зверь крупный был — гоняете, орете. Это по-людски-то как назвать?

Стрелок, который требовал музыки, зарыдал:

— Безобразие это! Я все осознал! Мне стыдно. Могу у всех коз прощенья просить, капусту им буду приносить.

Капитан холодно покосился на него.

— Отчисляю из команды.

— Один на один охотиться надо. Коза вам не мамонт. Оравой-то кого хошь перебить можно. Потом сами ахать будете: вымер зверь, не уберегли. А ружья мы вам не вернем. Со зверей какой спрос. Пока новые заведете, может, одумаетесь. Ну, теперь чикайте.

В это время к северу от распадка прогремели два быстрых тяжелых выстрела.

— Пулями кто-то бьет, — завистливо вздохнул капитан.

Главный медведь поднялся.

— На солонцах кто-то орудует. За мной, ребята. — И неожиданно для своего веса и возраста побежал легко, бесшумно. Звери — за ним.

Солонцы находились в старом, душном и темном ельнике. Неподалеку был водопой — ключевой омуток — и изюбры очень любили эти солонцы. Полизал, полизал солененькой земли — и пожалуйста, попей, утоли жажду.

На солонцах действительно орудовал сухопарый, темный лицом мужик — большим ножом разделывая убитого изюбра. Мужик и охнуть не успел, как на него медведь насел. Насел, отобрал нож, скрутил руки:

— Маня, проверь, есть разрешение?

Мужик понял, что деваться, некуда, и хмуро сказал:

— Нечего по карманам шарить. Нету никакого разрешения, — и с хмурой тревогой посмотрел на здоровенную кучу валежника. Главный медведь перехватил его взгляд, приказал Потапычу:

— Ну-ка, раскидай валежник.

Под хворостом лежала убитая изюбриха.

Даже старый волк-разбойник ахнул:

— Да-а, вот это аппетит у мужчины. Я уж хищник, и то изюбрих не трогаю. Они — матери. Им изюбрят растить, кормить.

Главный медведь устало спросил мужика:

— В кого же ты, батя, жадный такой? Неужто своих детей нет?

Мужик молчал. Он не любил оправдываться, попусту тратить слова. «Тайга рисковых любит. Мог и не попасться. Ну а попался, что толку вертеться и юлить. Подвернулась, вот и пристрелил. Не хватало еще об изюбрятах думать. О себе надо думать». И мужик думал о себе: «Придется теперь за изюбра штраф платить, а за изюбриху могут и в тюрьму ненадолго посадить. Да, ни люди, ни звери не простят ему изюбрихи».

А она лежала, вытянув умную, грустную морду, закрыв глаза, словно отдыхала после долгого бега. На ее курчавой, светло-коричневой щеке застыла крупная, прозрачная капля влаги — то ли с ветки упала, то ли в последний миг, уже расставаясь с жизнью, изюбриха заплакала, что не увидит этого леса, неба, этого ключа-омута, и самое печальное, что не увидит своих смешных, глупых изюбрят на разъезжающихся ножках. Главный медведь отвернулся от изюбрихи — невыносимо стало смотреть.

— Что же ты, батя, наделал? Экую голубушку не пожалел. Неужели ты такой прожорливый? Одного изюбра тебе мало?

Главный медведь посидел, подперев голову.

— Вот что. Раз он такой жадный, приговорим его к обжорству. Пусть, не сходя с места, съест это мясо. Недели ему срока.

— Надорвется, — презрительно бросил матерый волк с рваным ухом.

— Надорвется, туда ему и дорога, — ответил Главный медведь. — Не надорвется, сдадим властям. Караулить этого живоглота поручаю тебе, Потапыч, и тебе, Коша.

Однажды паря Михей и паря Ваней, отстав от зверей, выловивших всех браконьеров, пошли по узенькой, по хорошо утоптанной тропе и вышли к охотничьему зимовью, маленькой избушке, крытой дерном, с низкой дверью и одним-единственным оконцем.

— Заглянем? — предложил паря Михей. — Посмотрим, как настоящие охотники живут.

— По-моему, и браконьеры могут в ней прекрасно останавливаться. — Слоненок пожал плечами. — Даже наверняка останавливаются.

— Не скажи. Браконьер ведь как живет? Заскочит в тайгу, наворует — и обратно. Ему по зимовьям рассиживать опасно.

— Давай заглянем. Все равно делать нечего.

В избушке кто-то похозяйничал. Банки с крупой, с солью, с сахаром были перевернуты, телогрейки, старые плащи, покрывающие нары, взбиты комом, труба у железной печурки отломана, стекло от семилинейной лампы разбито, а керосин из нее вылит на пол. Устойчивый керосинный дух перемешивался с горьким, стылым запахом запустения.

— Да, скучновато живут настоящие охотники, — заметил паря Ваней.

— Без тебя вижу. Неужели ягодники, когда ночевали, этот кавардак устроили? Не должно бы. Зачем им крупу да соль на пол вытряхивать?

— А ты все-таки груб, паря Михей. «Без тебя вижу»… Разве со старым товарищем так говорят?

— Ладно, ладно. Что за тонкости африканские? Будь другом, не сердись. Тут погром был, а ты — груб, старый товарищ…

— А знаешь, зачем крупу и сахар просыпали? Ой, ой, паря Михей, я сейчас умру. — Слоненок попятился: на горке крупы сидели три серенькие пушистые мыши. — Я сейчас визжать начну, паря Михей.

— А ну кыш! — махнул лапой паря Михей, и мыши шмыгнули в подполье. — Жаль, что мышей до смерти боишься. Сейчас бы порасспросили, кто тут хозяйничал.

— Нет, нет. Не перенесу. Сами узнаем. — Слоненок поднял хобот и начал старательно обнюхивать все углы и щели. — Человеческим духом точно пахнет.

— Обижайся не обижайся, паря Ваней, но опять я тебе скажу: без тебя знаю.

— Подожди, подожди. Еще вроде подсолнечным маслом пахнет. — Слоненок запустил хобот под нары и вытащил оттуда пустую жестянку из-под подсолнечной халвы. — Ты говоришь, браконьеры сюда не заходят. Понял, кто был?