— Расскажи, будь другом, всем, кто мы такие. Объясни, чьи мы родом, откуда мы. Объясняй подробно, потому что кашу маслом не испортишь.

Пришлось по настоянию деда Пыхто, пари Михея и. пари Ванея, в присутствии Главного медведя и Лимохала сочинить это объяснение, а затем приступить к подробному рассказу.

Дед Пыхто сидел без работы. От скуки отрастил бороду: рыжие, жесткие волосы выросли быстро, завились в мелкие колечки, превратив щеки в огромные медные шары.

Целыми днями и ночами сидел дед Пыхто на крылечке, играл бородой, заталкивая рыжие колечки в нос или наматывая их на пальцы. Но по-прежнему было скучно.

Стал отращивать ногти, каждый день измеряя их веревочным метром. И ногти выросли замечательные: длинные, крепкие, широкие, словно лыжи, только носками вниз. Однажды дед Пыхто неловко повернулся на крылечке и увяз ногтями в щели, подергал, подергал ногами, но вытащить не смог. Тогда закричал:

— Когти пропадают! Помогите!

Под крыльцо забрались семеро пыхтят и попытались освободить ногти своего деда, но силенок не хватило, только ладошки поранили.

Дед Пыхто попыхтел, попыхтел и разозлился: остекленели глаза, нос покраснел и раздулся, напоминая шишкастую картофелину, — с громким криком дед Пыхто вырвал ногти из щели и, конечно, обломал ногти.

Он велел семерым пыхтятам собрать их в вязанку и сдать в лавку старьевщика, а на деньги, полученные в лавке, купить большую медную трубку.

— Курить теперь буду! Все равно делать нечего.

Потом повернулся лицом к двери и с обидой сказал в комнату:

— С таким братом разве проживешь! Видел, что в беду попал, и пальцем не шевельнул! Я ли тебя не растил, я ли тебя не кормил? Без матери, без отца выучил, к делу приставил! Колода ты, братец, пень, чурка осиновая!

В комнате на холодной печке лежал брат деда Пыхто — Пыхт Пыхтович, босой, лохматый, и молчал. Он и раньше, когда работы было невпроворот, тоже все время лежал на печи, молчал, но тогда почему-то его боялись, и дед Пыхто уважал брата.

Теперь же, при безработице, от молчания Пыхт Пыхтовича никакого толку не было, поэтому дед Пыхто корил брата за беспросветную лень:

— Во рту-то у тебя, поди, мох вырос, дармоед проклятый! Вишь, печка просела, пролежал, кирпичи не выдержали. Мухи бы тебя засидели!

Покричав на брата, постыдив его, дед Пыхто успокоился и тоненьким голоском запричитал:

— Какие были времена, а, братец! Какие времена! С утра до вечера со смеху умирали! Манная каша рекой лилась! Брат мой милый! Пыхтоша дорогой! Как же дальше-то жить будем?

В это время семеро пыхтят принесли из лавки старьевщика большую медную трубку. Дед Пыхто вытер слезы, трясущимися от нетерпения руками затолкал трубку в рот и крикнул:

— Табаку мне быстрей, табаку!

Пыхтята поползли от крыльца в разные стороны, отыскивая в траве мягонькие кругленькие подушечки — грибы «дедушкин табак», они набрали гору таких подушечек и свалили у ног деда Пыхто. Он набил трубку, нажимая на подушечки пальцем, закурил — изо рта, из носа потекли коричневые струйки дыма.

— Нет, я не переживу этих скучных серых дней! Нет, нет, нет! Сердце кровью обливается. Всем, всем нужен был дед Пыхто. Только и слышал: дед Пыхто, пожалуйста, к нам, дед Пыхто, возьмись за этого мальчика, за эту девочку, за этот детский сад. И какие люди просили! Матери-героини, отцы семейств, пожилые, молодые, старые родители!

Семеро пыхтят, похожие одновременно на медвежат и на чертенят, уселись на крыльце вокруг деда Пыхто и слушали во все уши. Пыхтята были мохнатенькие, черноглазые и такие уж дружные — водой не разольешь. Один начинал плакать, плакали и другие шесть, одному соринка в глаз попадала, за компанию и другие шесть терли глаза маленькими черненькими кулачками; один говорил: «Мороженого хочу», и остальные тоненько, хором пищали: «Мороженого хочу», а пищали они быстро и получалось непонятное слово: «Морчу, морчу!» — поэтому дед Пыхто никогда не мог их понять, и пыхтята ни разу в жизни не ели мороженого.

Больше всего пыхтята любили посидеть на крылечке, тараща грустные, влажные глазенки на белый свет, и поспать, сбившись в кучу, и, сладенько причмокивая, поесть манной каши.

Пыхтята очень обрадовались, что у деда Пыхто кончилась работа, потому что устали и хотели отдохнуть. В былые дни дед Пыхто не давал им ни сна, ни отдыха. Обрадовались они тихо, потому что боялись деда Пыхто и никогда не шумели. Они боялись также кошек, мышей, лягушек, темноты, большой черной-пречерной комнаты, среди которой стоит черный-пречерный стол, а на столе стоит черный-пречерный гроб, хотя никогда в жизни не видели ни этой комнаты, ни этого стола, ни этого гроба. Пыхтята закрывали глаза и шептали: «Ой, страшно, ужасно!» и несколько раз принимались лечиться от страха. Один прохожий посоветовал есть им подгоревшие горбушки, от которых все становятся смелыми. Другой прохожий посоветовал есть для храбрости сажу — они вылизали шершавыми язычками каждый камень печной трубы — языки почернели, а смелости по-прежнему не было. Третий прохожий посоветовал есть глину, потому что к глине прилипает весь страх, имеющийся внутри. Глина понравилась пыхтятам и больше подгоревших горбушек, и, уж конечно, больше сажи — такая сладкая и жуется долго, как сера.

Пыхтята сидели на крылечке вокруг деда Пыхто, слушали, как он жалуется на скучную жизнь, жевали глину и хотели быстрее попасть под крылечко, чтобы сбиться в кучу и поспать.

Вдруг дед Пыхто выронил трубку:

— Смотрите! Ура! Неужели конец безделью?! Неужели сюда?! — восторженным шепотом спросил он.

Среди кустов шиповника, невдалеке от избушки, появились мальчик и девочка. Девочка ела мороженое, а мальчик время от времени дергал ее за косичку и требовал:

— Дай откушу! Моя же очередь!

Дед Пыхто замахал руками, закричал:

— Сюда, сюда! Не проходите мимо!

Мальчик и девочка, испугавшись страшной бороды деда Пыхто, убежали. Дед Пыхто плюхнулся на крыльцо.

— Табаку мне быстрей, табаку!

Пыхтята опять поползли по траве искать «дедушкин табак». Набрали его целую гору и спрятались под крылечко. А дед Пыхто окутался коричневым дымом, затих, почти заснул, и несколько пауков стали плести паутину в его бороде.

Девочку звали Аленой, мальчика — Сашкой Деревяшкиным. Они шли на Конную площадь, где гостил проезжий зверинец. Чтобы посмотреть на львов, обезьян, лисиц, нужно было заплатить по десять копеек за вход. У девочки Алены в кармане фартучка бренчали десять блестящих монеток — копейка к копейке, а Сашка Деревяшкин зажимал в кулаке два тусклых, позеленевших пятака, которые дала ему бабушка.

По дороге им попалась тетенька в белом халате, с белым деревянным ящиком на груди, похожим на школьный ранец. На крышке ящика лежало эскимо в новенькой синей «рубашке». Сашка Деревяшкин толкнул девочку Алену в бок и сказал:

— Попробовать бы. Когда я вырасту, я буду съедать по три порции подряд, три раза в день.

Девочка Алена вздохнула и ответила:

— А я пять порций подряд и пять раз в день.

Сашка Деревяшкин спросил у тетеньки в белом халате:

— Почем мороженое?

— Всего девять копеек, мальчик. Уж такое сладкое, такое холодное — ни у кого такого нет.

Сашка Деревяшкин сказал девочке Алене:

— Может, купим? А зверей в книжке посмотрим.

— Да-а, а мама с папой узнают.

Сашка нахмурил соломенные брови, для чего-то потрогал кисточку на тюбетейке.

— Может, и не узнают. Как узнают, их же здесь нет?

— По глазам узнают. Мама всегда так узнает. Посмотрит и говорит: по глазам вижу, ты опять что-то натворила…

— А ты зажмурься, когда с мамой разговаривать будешь.

— Тогда по носу узнает. Скажет, по носу вижу, что-то не так…

— Да-а, — вздохнул Сашка Деревяшкин, — узнают. Вообще-то, зверей тоже интересно посмотреть.