Конторщик меленько, дребезжаще рассмеялся:

— Вот и внучек отыскался. Давно не виделись. Уж вы, родимые, не сердитесь. Привык чаевничать в одиночестве. Посидите, посидите, отдохните.

Усевшись на крылечке, паря Михей сказал:

— Не нравится мне этот старичок. Ласково говорит, а, чувствую, вредный.

— Что же, он обниматься с тобой должен? — рассудительно заметил паря Ваней. — Мы ведь работать пришли, а не к дедушке на побывку.

Вышел конторщик с толстыми амбарными книгами под мышкой, со счетами, присел рядом с приятелями.

— Давайте, ребятушки, запишу я вас. Поставлю на довольствие. Что брать будете с собой?

— Хлеб, сахар, сгущенное молоко. — Паря Михей поколебался. — А меду в баночках у вас нет? Вот товарищ мой в глаза мед не видел.

— Найдется. — Конторщик рассыпчато посмеялся. — Значит, так, ребятушки. Получите на складе все, что просите. А уж денежки за продукты потом вычтем. Ясно?

— Еще бы не ясно! — Медвежонок плечами пожал. — Мы ведь не с луны свалились. Понимаем: кто не работает, тот не ест.

— Вот и славненько. Распишитесь и идите к кладовщику. Записку вам дам.

Медвежонок и слоненок засмеялись:

— Не умеем мы расписываться.

— Ну, можно крестики поставить. Можно нолики.

Медвежонок поставил крестик, слоненок — нолик. Получили продукты, уложили в котомки и отправились в кедровую деляну, которую заранее присмотрели.

Вставали засветло, пили чай с медом, макали хлеб и сгущенное молоко, сладко причмокивая, жевали, а потом шли в кедрач и били шишку до вечера. Однажды паря Михей поранил об острый сучок лапу, и, пока она не зажила, на кедры не лазил. Подобрали брошенный кем-то колот — на толстой длинной жерди прикреплен лиственничный чурбачок — и вот с таким «молоточком» ходили от кедра к кедру. В первый день паря Михей размахнулся колотом, ударил по стволу, сам прикрыл голову чурбачком, а слоненка забыл предупредить, и хлынувшие с кедра шишки больно побили парю Ванея. «Ой!» — вскрикивал он, и на голове вскакивала шишка. «Ой!» — вскакивала другая.

— Эх, жалко, у нас пятака нет! — Паря Михей виновато ходил вокруг пари Ванея. — Сейчас бы потерли шишки пятаками, и они бы пропали.

Ночью они лежали и лениво, сонно переговаривались. Вдруг паря Михей вскочил — ему в лоб угодила тяжелая шишка.

— Сорвалась! Глаз-то нет, вот и летит куда попало! — На всякий случай он отодвинулся с прежнего места. Через минуту опять вскочил — опять шишка угодила в лоб.

— Неужели белка балуется?! Уж медведей перестала бояться. — Он почесывал ушибленный лоб. — Тоже вздувается, паря Ваней.

Через некоторое время третья шишка ударила медвежонка в лоб.

— Эй, кто там балуется? Есть совесть-то или нет? — Он зажег фонарь-пистолет, направил луч в кедровые ветви. На большом голом суку сидел Лимохал с ружьем в руках и с шишками за пазухой.

— Ку-ку, мальчики. — Лимохал показал два длинных, синих от черники языка. — А у меня-то ружье.

— Видим, — мрачно сказал паря Михей. — Чего надо?

— Соскучился. Повидать захотелось. Как живете, мальчики? Что жуете? Часто ли меня вспоминаете?

Медвежонок схватил колот, подбежал к кедру.

— Вот мы тебе крылышки-то обломаем! — Швырнул колот, Лимохал тяжело взлетел.

— Предупреждаю, мальчики. С нами теперь шутки плохи. Про ружье не забывайте.

Медвежонок и слоненок долго молчали. Наконец паря Ваней вздохнул:

— Что-то теперь будет… Чует мое сердце.

— Будет так будет, — неохотно отозвался паря Михей. — Чего теперь гадать-то.

С утра принялись друзья лущить орехи. Медвежонок сыпал шишки в лущилку — слоненок хоботом крутил ручку, и орехи вместе с измятой шелухой падали на подстеленный брезент. Потом орехи вместе с шелухой зачерпывали совками и кидали на наклонно натянутый брезент. Шелуха в полете отделялась от орехов и падала на землю, а орехи, уже чистые, ударялись о брезент и скатывались по нему вниз, на другую подстилку.

Друзья просушили орехи на плитах-жаровнях, ссыпали в мешки и перетаскали их к складу. Сюда же принесли огромные корзины с брусникой, которую собирали попутно.

Кладовщик взвесил орехи, бруснику, пощелкал на счетах, заглянул в амбарную книгу:

— Неплохо промышляли, ребята. Но уж больно много ели. Сколько заработали — столько проели.

— Как?! Нам нисколько не причитается?!

— Рубля два, на мороженое.

— Не надо нам мороженого. Нам на жизнь надо, на подарки ребятам. Мы совсем мало ели.

— Вы взяли сто килограммов сахара, сто буханок хлеба, бочку меда.

— Ты же нам сам выдавал! Махонькую баночку меда! А сколько это — сто килограммов сахара?

— Два вот таких мешка.

— А у нас был мешочек. Угол котомки занял. Да это что же такое?!

— Знаю, что вы брали. Сам отпускал. Но в книге-то сто килограммов стоит и сто буханок. И крестики ваши, нолики. Может, вы должны были конторщику? Ну, он и записал все вместе.

— Ах, вот оно что! Понятно, больше не объясняй. Паря Ваней, понял?!

— Я сразу понял, нас ужасно обманули.

— Ты понял, кто?!

Паря Михей схватил колот, паря Ваней — пудовую гирю с весов, и они побежали было к конторе, но кладовщик остановил их:

— К конторщику, что ли? Сбежал он. И — фью-ить! — поминай как звали.

— Но ты-то, ты-то! Видел же, знаешь! Обман, один обман!

— Видел, знаю, а с бумагой не поспоришь.

Паря Михей бросил колот:

— О моя безграмотность, о моя бестолковость!

— И моя, — понурился слоненок.

— Тихо, тихо, ребята. Верю-то верю, а помочь не могу.

Паря Михей и паря Ваней загрустили, сели на бревнышко. Посидели, подумали и решили остаться еще в тайге на несколько дней.

Безграмотность и невезение задержали парю Михея и парю Ванея на ореховом промысле. А в это время в Город пришел черный день. Никто не знал, что пришел именно он — утро выпало тихое, солнечное, с легким, сентябрьским инеем на желтой траве, вроде бы обычное утро обычного дня. Но оно обещало одни неприятности, и черное их дыхание первым почувствовал Сашка Деревяшкин.

Он выскочил из дому за час до школы, в семь утра, нащупал в кармане двухкопеечную монету и закрылся в будке телефона-автомата. Из будки было видно кухонное окно на третьем этаже красного кирпичного дома, где жил знакомый мальчишка Серега. Сашка вот уже второй день по утрам звонил ему и видел, как Серега берет трубку — телефон стоял на кухне. Сашка прикрывал мембрану кепкой и спрашивал:

— Квартира Лапшинецкого?

— Да.

— Сергей?

— Да.

Сашка громко, сокрушенно вздыхал и молчал. Серега кричал в трубку:

— Алло! Алло! Что случилось?! Кто там вздыхает?

Сашка, ежась от какого-то ехидного восторга, глухо, сквозь кепку спрашивал:

— Сергей! Плохо тебя слышу. Тебе девять лет?

— Да, да! — кричал Серега. — Кто спрашивает?

— Ты ничего не знаешь?

— Нет! А что я должен знать?

— Плохо слышу тебя.

— Что я должен знать?!!

— Девятилетним запретили по вечерам выходить на улицу.

Сашка прыскал со смеху и опять смотрел в окно: Серега растерянно ерошил волосы и что-то говорил отцу, Степану Федоровичу, разводя руками.

Сообщать глупости по телефону измененным голосом Сашка выучился без чьей-либо помощи. Однажды в дождливый день он сидел дома и раздался звонок: чей-то женский взволнованный голос закричал: «Домоуправление?! Слесаря дежурного немедленно!»

Сашка ответил, что в их квартире домоуправления нет, а слесарь живет на первом этаже. Женщина бросила трубку, а Сашка подумал, что ошибаться номером — очень забавно. Он раскрыл телефонный справочник и позвонил по десяти номерам, требуя домоуправление и дежурного слесаря. Хохотал, хихикал, зажимал рот рукой, слыша недоуменные, раздраженные, веселые голоса, объясняющие, что он ошибся.

И вот додумался звонить Сереге, потому что Серега — выделяла и никак Сашка не мог его проучить.

Итак, Сашка закрылся в телефонной будке, уставился на знакомое окно и набрал знакомый номер.