Он человек горячий и увлекающийся, а потому и возможностей ошибаться у него больше. Помню, как он увлекся звероводством: читал справочники, пособия, учебники, словно собирался защищать кандидатскую диссертацию. Изучив все эти книги, поверил, что Катанге нужны зверофермы, с горячностью новообращенного заставил поверить и остальных. Открыли несколько звероферм. Сейчас осталась одна Непская, другие пришлось закрыть — оказались убыточными: не было обильного и дешевого корма. Масягин ошибался, но все равно, наверное, столь новую для Катанги и прибыльную идею звероводства надо было испытать на практике, тем более что предварительные расчеты выглядели весьма и весьма заманчиво. Конечно, после драки легко кулаками махать и говорить, что надо осторожнее подходить к новым затеям, семь раз отмерить и прочее, но мне, например, понятна и близка нетерпеливая одержимость человека, когда он старается не для себя.
Масягин старается для Катанги, с этим, пожалуй, согласятся и его недоброжелатели. Из истории нашего знакомства мне вспоминается сейчас, может быть, и несущественная подробность, но в какой-то мере дающая представление о стараниях Масягина: сколько он ни приезжал в Иркутск, ни разу мы не посидели, не поговорили толком в городских условиях, потому что Масягин обязательно куда-нибудь торопился: то с нечаянными хлопотами в трест, то в управление связи — выпрашивать давно обещанную рацию, то на какую-нибудь базу, то в клинику к больному катангчанину, — во всех этих визитах нуждалась далекая, лежащая за тысячу верст Катанга.
Конечно, нельзя сказать, что масягинские старания напрасны и пропадают даром, а сам он ходит в безвестных подвижниках, нет, Масягин награжден орденом Трудового Красного Знамени, как принято говорить, за успешную и плодотворную деятельность в Катанге, и деятельность эта, несомненно, включает и деловые ошибки, и личные недостатки награжденного, без которых невозможно быть деятельным человеком. Но, увы, в сиянии ордена на лацкане пиджака еще виднее та гора дел, которую ты не осилил, еще резче проступают очертания новых забот, тревог, проблем.
— Да, народу убывает, — говорил он утром за чаем. — Как его удержать, как зазвать в Катангу? Вроде самый ясный ответ: рублем. Конечно, когда мы получим коэффициент 70 процентов, нам легче будет уговаривать, да и вообще рубль в рекламе не нуждается. Допустим, что понастроили мы жилья в избытке, «Орбиту» приобрели, энергопоезд поставим, и будет Катанга процветать, покоиться на спинах, так сказать, мощного материального стимула и не менее мощного духовного. Разве что тайга прежней останется… — Масягин помолчал, видимо мысленно заглядывая в эту тайгу, вдруг загорячился: — Но, если хочешь знать, нужен совершенно иной взгляд, совершенно иной подход к таким районам, как наш. Во-первых, нужны крупные капиталовложения в охотничий промысел, чтобы промхозы имели свои вертолеты, достаточное количество вездеходов, аэросаней, тракторов. Тогда появится возможность осваивать тайгу масштабно, промышленно и, если хочешь, не ожидая милостей от природы. Во-вторых, охотничьему промыслу нужен ореол большей государственной значимости, а не теперешний умильно-романтический: ах, охотник такой-то встретил медведя и убил его, а охотник такой-то настрелял за месяц двадцать прекрасных соболей — двадцать прекрасных воротников.
Надо сказать, что труд охотника тяжел, почетен, как, предположим, труд строителя из Норильска. Я специально говорю — Норильск: это тоже район Крайнего Севера. Все, даже школьники из начальных школ, знают: Норильск — край мужества, неслыханного упорства, самоотверженного труда и так далее. Про Катангу вряд ли кто знает за пределами области, да и в области далеко не каждый школьник про нее слышал. А если современно и к ней подходить, если современно переиначивать охоту, то Ербогачён может стать таким же городом, как Норильск, а про труд охотника будут писать рядом с сообщением о пуске новой домны. И тогда народу в Катанге будет хоть отбавляй. Пойми, я не свое болото хвалю, а просто настала пора всерьез и безотлагательно взяться за перестройку охотничьих районов. Ведь мы не берем у тайги и десятой части того, что можем взять, и не даем ей сотой части того, что обязаны дать. Конечно, первые шаги в этом направлении сделаны. Я имею в виду постановление Совета Министров СССР о повышении закупочных цен на пушнину. Постановление своевременное и важное, оно повышает заинтересованность охотника в своем труде. И пришла пора внести принципиальные изменения в охотничий промысел, в организацию всего дела…
Возможно, представление о Масягине будет более полным, если привести здесь его рассказ об одном трагическом пожаре, едва не уничтожившем Ербогачён.
Таежные трагедии возникают с будничной простотой, и «авторами» их становятся, как правило, либо разгильдяи, либо новички, не ведающие, что творят. В восьми километрах от Ербогачёна расположилась геологическая партия, и на ночь она разжигала костры — иначе шурфы в вечной мерзлоте не продолбишь. Конечно, у костров оставался караульный, и все шло как надо. Но в ту обычную, холодную уже ночь караульный сильно захотел спать, прямо-таки до смерти, он поворошил, поворошил костер, позевал до сладкой судороги в скулах и уполз в палатку. Может, у него был бы сон праведника, если бы он не забыл очистить от сухого августовского мха пространство вокруг кострища.
Мох вспыхнул, легкий, жадный огонь кинулся к деревьям — взметнулся дружный, гудящий факел. Геологи, вылезшие из палаток, еще могли бы потушить, могли бы попробовать потушить пожар — они же мгновенно свернули палатки, собрали прочий скарб и погрузились на вездеход: скорее, скорее перебросить лагерь, замести следы, и к пожару они непричастны.
Добавлю, опережая события, что после пожара двух геологов осудили (одного — на два года, другого — на три), катангский лесхоз взыскал с геологического треста около миллиона рублей — возмездие в данном случае чисто символическое, потому что ни за два, ни за три года не восстановить сгоревшую тайгу, а сколько улетело в пламя рублей, лучше не называть — это уже астрономия.
А теперь слово Масягину.
— В то утро я вернулся из Непы. Пока летел, все к отпуску примерялся: через день-другой собирался на юг. Думаю, через Москву полечу, в главк зайду — может, с коэффициентом что прояснилось. Потом задремал, словно меня уже южное солнышко сморило. И вот, считай, с чемоданом в руке захожу в кабинет, и тут звонок: «Тайга горит! Где геологи стояли!»
Я — в вертолет, взял с собой начальника экспедиции, полетели. Спрашиваю: где стоит партия? Он — там-то. А его, оказывается, эти поджигатели по рации успели предупредить, ну, что перебазировались. Действительно, они уже в безопасном месте, работают как ни в чем не бывало. А летели мы низко, и я разглядел след вездехода — прямехонько из пожара идет. А полыхает уже гектаров сто. Жуткое зрелище, да в такую-то сушь. Почему, спрашиваю, ваши люди не на пожаре? Говорит: у нас план, каждый час дорог.
Такая оторопь меня хватила, что, по-моему, вертолет качнулся! Нет, представь, можно быть таким бесчувственным человеком?! Добро бы пожар за тыщу верст от него полыхал, тогда еще как-то можно его понять — далеко, не жжет, не греет. Но тут-то, тут-то! Вот-вот поджариваться начнем, а ему, видите ли, каждый час дорог. И ведь молодой еще, рано бы сердцу зачерстветь и, когда живое гибнет, пальцем не шевельнуть. Вот скажи, кто он: бюрократ, чинуша, или по недомыслию это?
Крупно я с ним поговорил, очень крупно.
Быстро вернулись. Над Ербогачёном уже черный, жирный дым, этаким зловещим куполом. В район пожара немедленно отправился десант парашютистов, ушли тракторы. А я — быстрее, быстрее в радиоузел. Беру микрофон, а сам думаю: что же бы такое сказать, короткое, мобилизующее, ясное? И как-то само собой сказались две фразы: «Ербогачён в опасности! Все на борьбу с огнем!»
Да, старые лозунги не спишешь с вооружения, имеют они власть, когда надо, над нашими сердцами! Я так думаю, что они в крови у нас, с ними рождаемся. И ведь все, действительно все пришли: женщины, школьники, старики, студенты, приехавшие на каникулы! О мужчинах я и не говорю. Одного старика спрашиваю: «Дедушка, что делать думаешь? Спасибо, что откликнулся, но тяжело тебе будет. Стариков мы отпускаем». Он отвечает: «Ты уж не гони, не помешаю. На какую-нибудь малость сгожусь, попить принесу, топор поправлю — все помощь!»
