— Эй, привет, Нью-Йорк! — хрипло крикнул Оззи, хватая стойку с микрофоном. Произошел еще один взрыв, и меня откинуло ближе к сцене. Я точно была сумасшедшей, раз согласилась на это самоубийство. — Чо, соскучились? — он широко улыбнулся, а женская половина завизжала, выкрикивая похотливые фразочки. — Сегодня мы попадем в Ад и сваримся в одном котле. Готовы?

Толпа одобрительно свистит и орет «Да!», но Оззи наклоняется и почти рычит:

— Я, мать вашу, не слышу, вы готовы?!

Безумие захлестывает помещение, и я растворяюсь в его голосе. Наши глаза пересекаются на какие-то считанные секунды, я почти теряю сознание, но Оззи отводит взгляд и ударяет по струнам гитары, оглушая музыкальной волной. Голос Сина заполняет сердца, только я смотрю на одного участника группы. Только он имеет значение. И это не солист с потрясающим тембром. Я впитываю и поглощаю образ Оззи, такого живого, ненормального, теряющего контроль на сцене. Иногда он осматривает толпу, и во взгляде мелькает еле заметное разочарование. Или это лишь выдумка, и мое больное воображение. Или он ищет шоколадные глаза, которые сейчас скрыты под цветными зелеными линзами?

Два часа я наслаждаюсь только им, его игрой, заразительной улыбкой, блестящими нефритами, дурацкими действиями, когда Оззи обливает толпу водой. Руки не слушаются, пальцы немеют, когда я пытаюсь сделать несколько снимков и поймать удачный кадр.

— Вы готовы уйти под лед? — выдыхает Оззи, пробегая по толпе безумным взглядом. Зал неистово ликует, голоса вокруг обволакивают и уносят, когда в меня врывается новый поток музыки.

— Тишина. Её течение уносит нас в бесконечность, мы движемся ко дну. Ты меня не видишь, разум отказывает. Нет теней. Защищённость кажется слишком далёкой, как становятся беспомощными, когда уже ничего не будет больше, как прежде? (слова из песни Zeraphine «Unter Eis») — разливается бархатный тембр Сина, и затем его подхватывает хрипловатый голос Оззи, отчего все нутро отказывается верить в происходящее.

— Мы забываем о времени, когда мы падаем, мы утопаем в нём. Мы забываем о времени, когда мы падаем, мы тонем подо льдом.

Я пропадаю, состою из другой материи, душа отрывается от тела. Ради его голоса, пронзительного взгляда можно умереть и забыть, кто ты есть и существуешь ли в реальном мире.

— Нет больше пути наверх, если неизвестно, что внизу. Твоё тело медленно ускользает из моих рук. Отдельно и бессознательно мы двигаемся друг против друга. Холод превращает нас в вечность, — кажется, что гитара в руках Сина плавится, каждое слово пробирает до мурашек.

— Нет больше света, нет больше пути… — проникает внутрь голос Оззи, оголяя все нервы, и смешивается с бурлящей кровью. Он делает последний аккорд, отталкивает от себя стойку с микрофоном и обводит зал тяжелым взглядом.

Группа отыгрывает последнюю песню, участники покидают сцену, Оззи бросает кожанку в верещащую толпу, перекидывает гитару за спину и скрывается за кулисами.

Не до конца понимаю, что это все, я больше его не увижу, и меня потряхивает от полученного адреналина. Сознание включается, когда тело выкидывает на прохладный ноябрьский воздух. Я делаю несколько глубоких вздохов, упираясь руками в коленки, и понимаю, что время на два часа заморозилось. Даже дома кожа вибрирует от эйфории и пережитых ощущений. Я снимаю парик, цветные линзы и падаю на кровать, доставая непослушными пальцами фотик. Листаю снимки, слыша до сих пор музыку «Потерянного поколения» и его невероятный голос. Приподнимаюсь и детально рассматриваю каждый кадр, на котором Габриэль. Габриэль. Габриэль… Он стоит, прикрыв глаза, отстраненный от происходящего, пепельные волосы в беспорядке, а пальцы перебирают струны. Красивый… До боли красивый и далекий, как одна из планет Солнечной системы. Он далекая недосягаемая звезда для меня. Ловлю губами соленую слезу и прижимаю к груди фотоаппарат. Это того стоило, чтобы вновь увидеть его, почувствовать и сохранить.

Оззи

Разноцветный калейдоскоп мелькает и двоится. Зеркальные стеклышки превращаются в симметричный узор: зеленые, синие, красные, белые, зеленые. В башке совершенно пусто, вспышки слепят глаза, знакомые и незнакомые лица давят из себя полупьяные улыбки, и я делаю то же самое в ответ, смесь дорогих духов ударяет по слизистым, популярный бит в ушах раздражает. Несколько стопок текилы, танц пол, текила — и мне уже плевать на говнодиджея и стаю гиен вокруг. Avalon забит под завязку «золотой» молодежью, детьми богатеньких родителей, известными гостями и звездами. Все изрядно выпившие, раскрасневшиеся, вспотевшие от танцев, но ни капельки не уставшие от действия таблеток и психотропных — так встречает Новый год бомонд «города ангелов».

Тошнит. Тошнит от надутых дур, лапающих член, зад и готовых отдаться прямо в туалете на диванчике или в кабинке. Ни хера не привлекательные, пахнущие дешевым пафосом и блядскими духами — так и хочется послать их на старый хер какого-то папика импотента. Тупорылые курицы, и я в этом стаде животных. Какого черта я тут делаю? Ах, да. Гребаная новогодняя тусовка богатеньких мразей.

Брюнеточка хватает за руку и тащит в клоаку извивающихся тел. Трется своей упругой задницей о ширинку, повторяя кругообразные движения, словно жопастая Ники Минаж, закидывает руки, обвивая шею, и подставляет грудь, которую я сразу же обхватываю и сжимаю. Соски под тонкой тканью набухают, но это ни черта не вставляет и не действует, сколько бы она не трусила задницей. Брюнетка так, мать ее, старается, думая, что какая-то особенная, но вызывает не возбуждение, а отвращение. Отцепляю ее руки и двигаюсь к нашему столику, ощущая злость и неудовлетворенность.

Текила и мэри (марихуанна) сегодня не на моей стороне. Наверное, я впервые чувствую себя так паскудно, когда вокруг взрываются постоянно салюты и звучат поздравления. Я лишний на этом бракованном празднике. Устало падаю на диванчик, оглядывая набравшихся веселых друзей, и ко мне сразу же приземляется очередная брюнеточка. Снова. Бросаю на нее безразличный взгляд, и в мозгу проносится: «Такая же». Фальшиво улыбаюсь и шепчу, чтобы она развлекла сегодня другого. Брюнетка надувает разочарованно накачанные губки, а Шем орет, чтобы я не обижал девочек. Баран. Мысленно посылаю его и прикрываю на несколько секунд веки, собираясь с мыслями. Надо вызвать Дани и свалить, возможно, накуриться в хламину и провести остаток ночи в компании косячка.

Но мои планы меняет проходящая мимо блондинка, в развивающемся полупрозрачном чёрном платье. Интуитивно поднимаюсь и следую за незнакомкой с длинными платиновыми волосами доходящими до поясницы. Взгляд обводит ее фигуру, замирая на покачивающихся бедрах, и на губах расплывается хищная улыбка. Эта ночка может быть не такой отстойной. Я двигаюсь за ней, словно в меня вселился озабоченный маньяк, готовый наброситься на жертву и разорвать. Она выглядит аппетитно, особенно ее сладковатый, но не навязчивый парфюм. Представляю, как наматываю на кулак ее светлую гриву, прижимаю к стене и подавляю почти вырывающийся стон.

Блондинка выходит на террасу, двигаясь в отдаленную часть, где не так многолюдно. Легкие наполняет свежий воздух, и с помутневших глаз спадает одурманивающая пленка. Девушка резко разворачивается, скрещивает руки на груди и грубо произносит:

— Чего тебе?

От неожиданности спотыкаюсь и сбиваю пальму в кадке. Я похож на засмотревшегося тупого осла и это резко понижает баллы.