Я засыпаю, так и не дочитав книгу, но будит меня странное ощущение, даже наваждение, будто кто-то наблюдает. Открываю сонно глаза, и примесь испуга, радости, боли заполняет сердце.

— Привет.

Оззи

Снег постоянно падает с черного покрывала, устилая бесконечно долгую дорогу, по которой я бреду. Не знаю, сколько времени прошло, но тропа никуда не сворачивает. К моим ногам будто привязали гири, и каждый шаг делаю с трудом, но все равно ищу выход. Снег хрустит — это единственный звук в гробовой тишине и окружающей мгле. Вокруг танцует метель, кусает ледяным дыханием кожу и зловеще улыбается. Она замораживает кровь, прекращая циркуляцию, и на мгновение я теряю зрение, ничего не видя. Я не дышу, не ощущаю тела и готов остановиться в любой момент — сдаться, так и не найти выхода из странного места. Погребенный под толщей снега навсегда, замерзший в ирреальном мире. Но впереди вспыхивает маленький золотой огонек. Я передвигаю ноги, почти их не чувствуя, но все же делаю крохотные шаги. Снег залетает в приоткрытый рот, свирепствует и шепчет, что это обман. Мираж. Золотого огонька нет — всего лишь морок.

В один момент все неожиданно стихает. Я дышу, чувствую тело, двигаю пальцами — холод отступает, снег больше не сыплется с неба. Теперь есть я и небольшой огонек. Языки пламени нежно касаются кожи, согревая озябшие конечности. Так тепло и хорошо, что я недоверчиво провожу пальцами, совсем не боясь обжечься.

Ее голос тихим шелестом кружится рядом. Оглядываюсь, но вокруг густая темнота, огонек тускнеет, и я открываю глаза.

Не понимаю, где я, но чувствую себя как никогда паршиво, словно меня перемололи несколько раз, выплюнули и снова перемололи. Внутри сгусток тревоги и жажда. Голову разрывает потребность и желание избавиться от некомфортных мыслей. Шевелю пальцами и сглатываю, постепенно осознавая по писку аппаратов, что я в заднице. При чем в конкретной. Ни хрена не помню — мой мозг, будто прополоскали в стиралке несколько раз. Предпринимаю провальную попытку снять кислородную маску, но пальцы не слушаются — слишком ослабли. Безнадежно прикрываю глаза, улавливая рядом шорох. Медленно поворачиваю голову, замечая светлую макушку — это наводит на ряд беспорядочных мыслей и вопросов, но сил не остается думать. Я проваливаюсь вновь в сон, где есть вьюжный город, колючий снег, и никогда не светит солнце.

Первое, что приходит на ум, когда открываю глаза: надо валить. Ощущения, словно по венам вместо крови течет хлорка, и вокруг стоит невероятная вонь, забивая дыхательные пути. Голова кружится, или кружится планета, когда я пытаюсь приподняться. Взбешенно сцепляю зубы и смотрю злобно в потолок. Что за гребаная хрень творится? Как я здесь оказался? Рядом кто-то вздыхает, прерывая мозговой штурм. Слегка наклоняю голову, чтобы удостовериться в отсутствии глюков и побочных эффектов. Нет, слух не подвел — рядом сидела Ливия, точнее спала, сложив руки на кровати. Несколько минут я молча смотрел и рылся в памяти, припоминая последние события. Концерт в Мэдисон-сквер-гарден и ослепительный свет. Затем черная дыра и больница. Неутешительный прогноз. Девушка пошевелилась, подняла голову и несколько раз недоверчиво моргнула, будто видела приведение.

— Привет, — еле слышно прошептала она с нотками страха.

— При… вет… — прохрипел по слогам, глядя на ее обеспокоенное и осунувшееся лицо. Ливия резко подскочила, и на пол что-то упало.

— Ты… куда?

— Надо позвать доктора, я сейчас вернусь, — она быстро выбежала за дверь, а через пару минут палату заполнили люди в халатах. Они что-то проверяли, задавали вопросы, спрашивали о самочувствии и до жути бесили, что башка вновь разболелась. В итоге, в помещение остался только мужчина средних лет. Он задумчиво листал какую-то книгу, пару раз хмыкнул и пристально заглянул в глаза.

— Ты знаешь, по какой причине здесь оказался?

В ответ хотелось огрызнуться, но мне настолько было плевать, что я промолчал, без интереса пялясь в белый потолок.

— Наркотики.

На лице не промелькнула ни одна эмоция.

— Не жаль невесту? — докапывается мозгоправ, и я недоуменно хриплю:

— Кого?

Он сдержано улыбается, переворачивая страницы.

— Она каждый день здесь, как и твои друзья, — доктор делает небольшую паузу, над чем-то задумывается, захлопывает книгу, и серьезно произносит: — Тебе нужна помощь профессионалов. От кокаиновой зависимости вылечиться сложнее, чем от более сильных и опасных наркотиков, советую обратиться в хорошую клинику, пока ты не умер в двадцать пять от сердечной недостаточности.

— Мне не нужна помощь, — грубо отрезаю и вновь смотрю бездумно в одну точку на стене.

— Странно так говорить, когда ты здесь неделю по этой причине, — с толикой скепсиса говорит лекарь.

— Неделю? — недоверчиво переспрашиваю.

— Да, поставили специальный укол, чтобы почистить кровь.

Вот почему внутри такое отвратительное чувство, будто повозили половой тряпкой и прохлорировали каждый орган. Он поднимается, кидая на мое лицо пытливый взгляд.

— Подумай над предложением. Ты же взрослый молодой парень и должен осознавать всю серьезность ситуации, пока не стало поздно.

Проглатываю маты, сдерживаясь, чтобы не предложить ему сходить куда подальше. Наконец, остаюсь один, но почти сразу же в палату заглядывает Ливия. Она осторожно смотрит, будто спрашивая, можно войти или нет. Ловлю себя на мысли, что окружающие раздражают, даже Осборн, но все же киваю. Только тогда девушка входит и садится рядом. Выглядит Ливия не очень: под глазами залегли темные круги, словно она не спала или долго плакала, лицо серое, а карие глаза потеряли золотой блеск. Но вместо «Как ты?», задаю другой вопрос.

— Он сказал, что я здесь валяюсь неделю. Это правда? — шевелю пересохшими губами.

— Да, — получаю короткий ответ и морщусь. — Я сказала ребятам, они скоро приедут.

— И всё? — слетает с языка вопрос, но Ливия непонимающе смотрит и, догадываясь, о чем я, опускает глаза.

— Да.

Что-то внутри шевелится, но я жестко убираю сантименты, отворачиваясь.

— Скажи всем, пусть приезжают завтра. Тебе бы тоже не помешало отдохнуть и выспаться, — безразлично говорю, сдерживая злость. Через отражение в стекле вижу, как она поднимается.

— Да, надо ехать… Я передам ребятам, чтобы заглянули завтра. Отдыхай, — девушка несколько секунд молчит и уже у дверей добавляет: — Я рада, что… С возвращением.

Звучит так глупо, что я делаю вид, будто не слышу, даже не разворачиваясь и не прощаясь. По коже пробегает озноб, на лбу выступает испарина, глаза хаотично метаются по палате в поисках… Я не знаю, но меня мучает непреодолимая жажда, а в голове пульсирует боль. Хочется выкурить сигарету или что-то покрепче, чтобы расслабить сжатую пружину в груди.

Чувствовать себя беспомощным — так убого. Меня выкидывает на десяток лет назад, когда у папаши улетала крыша, и моим спасением служил шкаф и все места, где я бы мог запрятаться, чтобы не отхватить. Сейчас я даже не в состоянии встать поссать и сходить в душ, не то, чтобы затянуться сигареткой или выпить вискаря. Ноги так онемели, будто их нет. Мне определенно стоит смываться из этого «веселого» местечка.

На следующий день состояние не меняется. Его можно назвать стабильно отстойным. Я по-прежнему чувствую себя дерьмово, но уже передвигаюсь по палате и, наконец, курю. Вскоре с возгласами заваливаются Шем, Райт и Син.

— О-о-о, наша спящая красавица проснулась, — громче всех орет драммер, хлопая меня по плечу. — Нормально так нашугал.

Пока Эванс и Шем шутят, Райт стоит молча, хмуро сведя брови. На его лице написано чувство вины и смятения. Вряд ли он по собственному желанию пришел. Несмотря на конфликт между нами и резкие высказывания, я не держу зла.

Медсестра делает замечание, чтобы вели себя тише, и выходит, качая с осуждением головой. Она точно не поклонница «Потерянного поколения».