Я слушала, затаив дыхание, и завороженно смотрела, как он выпускает из губ дым. Так… Так сексуально, что захотелось стать сигаретой. Мотнула головой и несколько раз моргнула. Боже, о чем я думаю. Неужели всего глоток янтарной жидкости пробудил странные чувства?

— Случилось что-то… неприятное?

Оззи несколько минут молчал, неторопливо затягиваясь.

— Встретил человека, которого не видел десять лет.

Вопросительно посмотрела на него, но поняла, что он больше ничего не скажет.

— Он для тебя важен, что ты так… расстроился? — неуверенно пробормотала, покручивая в руках стан, и сделала еще глоток, поморщившись.

— Это моя мама, — тихо произнес он спустя пару минут, туша сигарету, и откинулся на спинку кресла, выдыхая дым.

Мама… Почему это звучало так проникновенно и грустно? Видеть его в подавленном состоянии немного странно. Сейчас передо мной был настоящий Оззи, у которого есть уязвимые стороны, слабости, а не тот пафосный павлин, который любил издеваться, выкидывать пошлые шуточки. Наверное, такого Оззи мало кто знал, потому что он умело скрывался за масками. Одна из них треснула сейчас и показала, что на самом деле даже сильные люди бывают слабыми и безвольными.

Я подтянула коленку и положила подбородок, внимательно и неотрывно наблюдая, как он смотрит, не моргая, в потолок.

— Она ушла, когда мне было десять, — тихо сказал парень. Горечь и обида заполнили до краев, больно ужалив в сердце. Мы были похожи… Оззи провел ладонью по лицу, словно смахивая наваждение, и продолжил: — Оказалось, что ей недостаточно меня и отца. Я мешал ей, — это прозвучало так горько, что мне захотелось обнять его, но я только сильнее обхватила коленки. — Они развелись, и… — он сделал паузу, раздумывая, — больше я не видел ее до сегодняшнего дня.

Вся скорлупа осыпалась, и передо мной уже был совершенно другой человек. «Кажется, у тебя появилась новая проблема, Лив. И по размерам она напоминает масштабы катастрофы».

Может, потому что я чувствовала себя ужасно в тот день. Может, я просто хотела его ободрить. Не знаю… Сложно описать ощущения, когда меня невероятно тянуло к нему. Я просто хотела это сделать, без «зачем», «почему», «надо ли». Может, это все потому, что в тот момент я и он нуждались в поддержке. Он был разбит из-за встречи с матерью, я из-за новости про Коди — мы оба оказались с раненными душами и сердцами, которые требовалось залечить.

Я осторожно подошла к нему и взяла лицо в ладони, заглядывая в глаза. Сначала в них промелькнуло непонимание и любопытство, но очень быстро скрылось за настороженностью. Я ощущала, как от него исходит холод, и по моей коже бежали мурашки. Мне хотелось превратить этот холод в тепло, согреть его, показать, что есть человек, который понимает.

«Боже, что ты творишь, Ливия. Ты должна остановиться или… или обратного пути не будет, когда тебя затянет в эту воронку».

Но я не останавливаюсь, и мои губы накрывают его. Совсем легко и даже неуверенно, как-то по-детски. Может, он потом посмеется, но сейчас я лишь ощущаю прохладу. Оззи не отвечает, но я продолжаю неторопливо целовать его, присаживаюсь на коленки, обвивая шею руками и путаясь пальцами в мягких бирюзовых прядях. Я чувствую едва уловимый запах сигарет, геля и виски, он сжимает ткань кофты, дыхание сбивается, обжигает кожу. Холодная ладонь ложится на поясницу, и я вздрагиваю, но не прекращаю целовать его лицо.

«Остановись. Прекрати. Ты должна остановиться, что ты делаешь, Лив!», — орет внутренний голос, но сердце посылает разум куда подальше. Даже картинки «ночных бабочек» не отрезвляют, не помогают избежать катастрофы.

«Нет… нет… нет… Он не может мне нравится. Не настолько, чтобы я не могла прекратить загонять себя в капкан».

Бесполезно. Новые ощущения слишком сильные и всепоглощающие, когда я целую его прохладную кожу и вдыхаю знакомый аромат, который заставляет совершать необдуманные глупости.

— Ливия, — шепчет он в губы, и я ловлю его дыхание, прикрывая глаза и тая от неги.

— Что?

— Твои поцелуи со вкусом жалости.

Отстраняюсь и сглатываю, глядя в его потемневшие глаза.

— Мне не нужна жалость. Это унизительно, когда человек это делает только потому, что ему жаль. Не надо меня жалеть, — произносит он отчетливо каждое слово, и это неприятно ударяет в грудь, отдаваясь глухим эхо.

Я пытаюсь собрать разбежавшиеся мысли в кучу и прийти в себя, потому что точно парю далеко от земли.

— Я не…

Он распускает мои волосы и проводит ладонями по спине, прижимая к себе. Глаза метаются по его серьезному лицу, пытаясь понять, что не так.

— Я это сделала не из жалости, а потому что захотела. Я хотела поцеловать тебя, Оззи.

— А завтра снова будешь смотреть на меня, как на ничтожество? — шепчет он, медленно расстегивая пуговицы на кофте. Его тихий голос, глаза творят с моим сердцем что-то невообразимое, я теряюсь в водовороте ощущений. «Пожалуйста, только не останавливайся».

— Вряд ли… Ведь мы похожи. «Я тоже никому не была нужна с рождения», — добавляю в уме и стараюсь сохранить здравый рассудок, но сейчас это испытание я проваливаю.

Он опускается рядом со мной на кровать и нежно целует живот

— Мы не похожи, ангел.

Я облизываю пересохшие губы и невнятно бормочу:

— Разве ангелы умеют гореть?

Наши пальцы переплетаются, жар разливается под кожей и затуманивает сознание, которое постепенно отключается, поддаваясь буре.

— Только падшие.

Я тихо выдыхаю, чувствуя, как его губы превращаются в улыбку. Он отстраняется, невесомо целуя в шею. Прекрасный момент разрушается, когда слышатся шаги, а по коже пробегает неприятный холодок. Эйфория растворяется в полутьме. Открываю глаза, несколько минут приходя в себя, присаживаюсь и смотрю на тлеющий уголек в его пальцах.

Я не хочу, чтобы он уходил, не сейчас, не сегодня… Я не хочу оставаться одна.

Наверное, он слышит мои мысли, потому что на его лице мелькает тень улыбки. Оззи докуривает и ложится рядом, притягивая к себе. Непривычно, но так спокойно в его объятиях. Я почти засыпаю, но слышу, как он шепчет:

— Спасибо, Ливия.

Убить мать может только ненависть её ребенка.

Арин О'Кифф всегда считала, что заслужила ненависть своего сына. Она знала, что он не простит её, её поступка, даже, если узнает правду. Но правда не всегда бывает такой, какой мы хотим услышать и узреть. Иногда лучше не знать и оставаться в неведении, чем потом жалеть о том, что узнал. Часто правда причиняет нестерпимую боль, разрушает то единственное светлое и чистое, что связывало близких доселе людей. Они становятся незнакомцами, стирая из памяти хорошие моменты, потому что правда убивает это. Разрушает иллюзии, которые они строят сами же, оставляя только обиды, разочарования, горечь и пустоту. Люди отдаляются, забывают дни, проведенные вместе, забывают, что еще вчера они могли смеяться, шутить, доверять секреты, а сегодня… Сегодня они чужие. Это очень тонкая грань, которую нужно соблюдать, потому что, перейдя через нее, мы не вернем былого. Как ни старайся, изменить что-то будет уже невозможно.

Её пальцы дрожали, когда она сжимала кольцо и записку. Он здесь. Он смотрит на неё, слушает. Её ангел… Ангел, которого она по глупости оставила. «Соломон ошибался. Проходит не все». Только она сможет забрать боль, которую сама же причинила.

Десять лет Арин наблюдала за ним, пыталась связаться, но все попытки прерывал один человек. Мужчина, которого она когда-то полюбила всей душой и сердцем. Сент Лавлес стал её наказанием за дар, подаренный от рождения. Любовь, как и правда, может ранить больнее, чем нож. А её рана всегда ныла и болела, напоминая о себе в минуты радости и печали.

Да, Арин знала, что её сын окончил школу, занимался музыкой, играл в группе и стал известным. Она всегда читала прессу, следила за их творчеством, радовалась его успехам, пыталась хоть как-то стать ближе. Но кому было легче от этого? Ей? Ему? Никому. Он остался без матери, без поддержки отца. Он всегда был один, и в этом только её вина. Арин сама перечеркнула будущее, где они могли быть счастливой семьей.