Бесконечный поток людей, гул моторов — никаких изменений, как всегда шумно. Даже свинцовые тяжелые тучи смотрят недоброжелательно, посылая противные струи дождя. Всеми фибрами чувствую нарастающую злость, стискиваю зубы и сжимаю кулаки. На доли секунды встречаю отражение в витрине какого-то дорогого бутика, замираю. Привет, бесхребетная мразь. Сглатываю мерзкий комок в горле, толкаю плечом какого-то прохожего и ускоряю шаг, не замечая, как по лицу скатываются капли. Они, шипя, заползают под кожу — внутри становится зябко. Что ж, там давно такая погода. Ничего нового. Даже забавно. Давлю презрительную ухмылку.

Влечение к ней никуда не исчезло, наоборот усилилось с последней ночи в Неаполе. Я действовал безрассудно и необдуманно. Иногда это сопровождалось воздействием наркотиков, застилавших разум туманом. Тогда я бросал все на свете, забывал о своем статусе — на который, кажется, я давно откровенно насрал — и узнавал, где она на данный момент. Ясно не осознавая, что веду себя как помешанный, но внутри почему-то становилось слишком пусто. Неуютно. Я стал ненавидеть себя за такие столь сентиментальные мелочи. Что побудило их? Ее карие глаза, где я впервые не увидел себя? Или уверенный взгляд, устремленный в будущее без нужды в моем присутствии? Я потерялся в датах, числах, не улавливая, КОГДА Ливия стала такой независимой.

Я будто терял добычу. Словно… Добыча обрела волю и способность мыслить самостоятельно, без разрешения хозяина. Точно. Она сняла ошейник и решила убежать из клетки. Разве я позволял? Разве я давал согласие? Чем больше слушал ее ядовито-прекрасный голос, тем больше он отравлял мой давно отравленный разум.

Вся мнимая реальность разбивалась на осколки. Они кружились в вихре: ненавидящий всю жизнь отец, мать, которая пожертвовала семьей, ради осуществления мечты, лживые друзья и особенная девушка, занимающая в сердце больше всего места. Миллионы надрезов — разодранная в клочья душа, истекающая беспрерывно кровью. Я уже захлебываюсь и не могу дышать от окружающей фальши. Этот мир полностью сгнил, нет ничего, что уберегло бы от падения в бездну. За кого держаться? Только одно средство облегчает существование. Только порошок поддерживает жизнь в пустой оболочке.

Останавливаюсь на перекрестке в окружении высоток, потока машин, незнакомых лиц. Они размываются вместе с каплями дождя — я один в гребаном мире. Они превращаются в серые тени и скользят мимо. Набираю один и тот же номер, слыша протяжные гудки. Надоедливый звук вибрирует эхом в каждой клетке, вызывая тупую боль. Он заглушает мир, становясь самой главной целью. Я звоню снова и снова, слушая одну и ту же равнодушную мелодию из одного звука.

Когда накрывает тишина, я на мгновение замираю возле знакомого здания, и смотрю на экран телефона, отсчитывающего секунды. Звуки возвращаются. Вокруг шумит ливень, но она молчит.

— Лив?

Захожу в дом, метая хаотичные взгляды на кремовые стены, и поднимаюсь на четвертый этаж. Память помнит такие детали, поэтому я стою перед дверью ее квартиры.

— Лив, прости, я…

— Я ответила, чтобы сказать одну вещь: не звони мне больше, — голос Ливии обжигает безразличием. Упираюсь ладонью о дверную поверхность с номером 445 и судорожно вздыхаю.

— Лив…

— Я могла бы заблокировать твой номер, но ты бы не остановился, — она тихо вздыхает. — Незаконченные дела требуют завершения. Нам нет смысла общаться, Габриэль. Я должна отпустить тебя.

Чертова дверь… Чертово равнодушие.

— Лив… дай мне еще один шанс, — выдавливаю очередную ложь, лишь бы она не ушла вновь.

Обескураженный смешок ударяет по самолюбию. Пальцы с хрустом сжимаются в кулак, губы превращаются в прямую линию.

— Ты их все использовал, Габриэль. Ты исчерпал свой лимит.

Нет. Ложь. Не ври мне, Ливия. Ты никогда не избавишься и не убежишь. Не позволю.

— Ты любишь меня?

Любишь. Я знаю, что «да». Я тебе дорог, как и ты мне.

— Есть история о царе Соломоне, — звучит тихий, но полный уверенности голос Осборн. Глаза с ненавистью впиваются в темную дверную поверхность. Это холод от промокшей одежды, а не от ностальгии. — Согласно легенде на его кольце была выгравирована надпись «И это все пройдет». Когда он смотрел на надпись в счастливые моменты жизни, он плакал, потому что понимал — счастье непостоянно. Когда смотрел в тяжелые моменты — он смеялся. Соломон успокаивал себя тем, что говорил: «Ничто не останется таким, каким оно является в данный момент», — сжимаю челюсть, унимая волны ярости. Заткнись. Заткнись. Заткнись. Меня накрывает бессильная злоба. — Все прошло.

— Открой дверь! — рычу сквозь стиснутые зубы и ударяю кулаком. — Слышишь? Я знаю, что ты там, Ливия! Нам надо поговорить! Открой, твою мать, или я снесу ее к херам!

Через минуту дверь открывают, и я встречаю стеклянный взгляд, где не вижу своего отражения. Уже нет. Застываю в нерешительности, не в силах отвести глаз от ее лица. Она не лжет, поэтому внутри так пусто. Пустота разрастается с каждой гребаной секундой.

Физически нас разделяет меньше метра, но духовно это расстояние значительно больше.

— Я поняла одну важную вещь: даже любовь иногда бессильна, — между строк сквозит неподдельная печаль и безнадежность. — Те, кто считают, что она способна спасти мир — наивные глупцы. Люди тоже не всегда лечат людей от душевных болезней. Пока ты не поможешь себе сам, Габриэль, никто не поможет.

Она берет осторожно мою холодную ладонь и что-то вкладывает. Не отвожу опустошенного взгляда от ее карих блестящих глаз.

— Я буду не терять надежды и верить, что когда-то прошлое отпустит тебя, Габриэль, и все пройдет. Ты найдешь душевный покой и освободишься.

Дверь закрывается снова. Отступаю и упираюсь спиной в стену, медленно оседая на пол. Почему я только сейчас осознал простую истину? Это не Ливия всегда нуждалась во мне, а я в ней.

С первой встречи она смотрела в будущее и шла вперед, оставляя меня позади. Между нами расстояние в пятнадцать долбаных лет, только я застыл в прошлом и стою на месте. Только я смотрю на их удаляющиеся спины: Сина, Райта, Шема, Ливию. Маму и папу. Только я один живу в том замерзшем времени. Они давно ушли, я один.

Из нас двоих только я слабак, а не Ливия.

Порывы ветра срывают с петель заржавевшие рамы, двери и оставляют хаос. Дождь затапливает пустоту и наполняет ее холодом. Ловлю капли губами, отрешенно улыбаясь свинцовому безразличному небу.

Теперь я знаю, когда умирают люди.

Не от смертельных болезней или тяжелых ранений.

Люди умирают, когда о них забывают.

Сегодня я умер.

Оззи

Нормальная частота сердцебиения — семьдесят-восемьдесят ударов в минуту. Тогда я узнал, как горит сердце и разрывает грудину на части. Глаза вываливаются из орбит. Беспощадно рвешь в клочья кожу и с корнями волосы. Из вас вытаскивали душу? Белый Демон тогда высушил не только органы, но и кости. Легкие, словно сжимаются и нужен воздух. Думать? В тот момент не думаешь. В тот момент орешь, задыхаешься и мечтаешь об одном — сдохнуть. Неважно, как эта ломка пройдет, неважно тяжелые или легкие лишь бы не задохнуться от боли.

Сердце выбивает примерно триста ударов в минуту, а ты захлебываешься в свое тесном мирке. Он сжимается до размеров грецкого ореха, превращаясь в маленькую ничтожную точку. Затем четкий звук — хлоп! Это так Белый Демон захлопывает черный ящик Пандоры. Цепляешься и умоляешь выпустить, он только ухмыляется и говорит: «Это твое место, забыл?» А я забыл… Я забыл, что хотел сдохнуть, зовя на помощь и умоляя откликнуться. Затем вспоминал, что сам выбрал такой путь: захлебнуться одному в рамках жалкого существования.