— Я бы не сказала, что это ночь откровений, — возражает Ливия. — Скорее, монолог.

— Зато я теперь знаю о твоей обожаемой работе немного больше, чем чайник, — смеюсь, поглядывая на фотоаппарат, и включаю тихо проигрыватель.

— Да, но я не знаю о тебе ничего, как и прежде.

— Ты знаешь обо мне больше, чем другие, Ливия, — холодно говорю, сворачивая на трассу, ведущую к Брентвуду.

— Я так не думаю…

Через несколько минут она все же спрашивает:

— Что означает фраза?

Я бросаю в ответ короткую обворожительную улыбку.

— У нас ведь еще будет время поговорить по душам, тогда узнаешь.

Чувствую, исходящее от Ливии недовольство, и злорадно посмеиваюсь. Она напоминает милый кактус с огромными острыми иголками. Lamborghini тормозит возле квартирного комплекса. Девушка мешкает несколько секунд, бросает тихое «Пока» и собирается смыться, но я тяну за рукав длинной кофты, в которой утопает ее фигурка. Ливия оборачивается, и я настойчиво притягиваю ее сзади за шею, проникая языком в приоткрытый от удивления рот. Поцелуй не такой нежный, как на ночном берегу, но чувственный, с нотками обещания. Я не считаю по минутам, сколько он длится, но девушка отстраняется, тяжело дыша. Заправляет волосы и смотрит с немым вопросом «Зачем?». «Потому что я хочу целовать тебя, Ливия, — безмолвно отвечаю, и добавляю, немного ухмыляясь. — И не только целовать…» Колючка хрипловато говорит «Пока» и быстро выбирается из машины, стремительно входя в здание. Я не уезжаю, бездумно постукиваю по рулю и слушаю слова песни Starset «Die For You», прибавляя громкость.

— Однажды земля расширится, и я отправлюсь за тобой, ведь только там есть ад, где нет тебя. Когда галактики столкнутся, нас разбросает по разным небесам. Я отправлю свой корабль искать тебя, ведь я знаю, что ты потеряешься, если сбежишь, в тех же черных дырах и безнадежных ошибках. По своей воле просто буду сам по себе, пока не верну тебя домой.

«Ад, где нет тебя» повторяю в уме, завожу машину и еду в Пасифик-Палисейдс, по пути заскакивая в круглосуточный маркет за сигаретами и энергетиком.

Обдумываю и прокручиваю в голове вчерашний день, яркий и насыщенный на эмоции, которые как будто до этого были заморожены или находились в режиме «Сон». Я не разбираюсь в любовной фигне и пока не понимаю, что испытываю к Ливии, кроме дикого желания. Уверен только в том, что она отлично трахает мою душу и сердце.

Потому что я снова чувствую себя живым.

Ливия

Нью-Йорк, США

Элои говорил, что лучше всего дисциплинирует начинающего фотографа пленочный фотоаппарат, оказывает влияние на его вкус и видение, развивает чувство кадра и композиции, учит правильной настройке экспозиции (количество света, попадающего на светочувствительный фотоматериал за определенный промежуток времени). Пленка ценится с эстетичной точки зрения за мягкость, эффект искусственного старения фотографии и зерна. Поэтому в одном магазинчике в Бруклине я приобрела недорогой пленочный фотоаппарат Minolta, который посоветовал Элои.

— Отлично подходит, чтобы получить корректную экспозицию без каких-либо трудностей. Нажал затвор — и камера все сделала за тебя.

С пленочным фотоаппаратом появилось множество возможностей для экспериментов, начиная с момента постановки кадра, заканчивая процессом проявки в фотолаборатории.

— Был такой прекрасный американский уличный фотограф Сол Лейтер. Он не пользовался редакторами, а предпочитал обрабатывать фотографии вручную, используя гуашь. На пленке оставались пятна краски, что добавляло снимкам цвета и делало их сюрреалистичными. Что еще отличало Сола от других фотографов того времени, он работал с цветным снимком. Лейтер говорил «История искусства — это история цвета». Его работы поэтичны: неясные фигуры, преломленный свет и легкая, завораживающая недосказанность. Когда фотография «заставляет» посмотреть на себя дважды — это яркий признак хорошего снимка. Что касается работ Сола, вы посмотрите на них трижды. Его работы — это загадочные истории, в которые хочется погрузиться и узнать больше.

Я много гуляла по улицам Нью-Йорка, пытаясь запечатлеть жизнь, как она есть. Тогда я еще не знала, что именно хочу увидеть, я снимала, снимала, снимала… Дети и взрослые, грустные и веселые, задумчивые и чем-то недовольные. Это не была постановочная студийная съемка с настроенным освещением, уличная фотография отличается простотой и правдивостью. На моей шее висел старенький Minolta, и я хотела словить жизнь в ловушку. Выходящая из блестящего черного Мерседеса молодая элегантная девушка, которой подает руку средних лет швейцар. Никаких наигранных эмоций, вынужденных улыбок или фальшивой печали. Она выглядела благородной, из высшего общества, но казалась одинокой и внутренне уставшей, изнуренной. Миг — щелкает затвор, в камере мелькает свет и движение останавливается — жизнь заморожена. В следующую секунду на ее лице совершенно другие эмоции: раздраженность и злость, пренебрежительный взгляд, который она кидает на мужчину, будто ставит параллель — все фиксирует фотоаппарат. Девушка заходит в здание, а я спешу дальше в поисках нужного кадра.

Студенты, сидящие на ступеньках Колумбийского университета: кто-то читает, полностью погруженный и сосредоточенный на книге, чуть выше компания девчонок, которые шушукаются и что-то обсуждают, одна из них на мгновение отвлекается и смотрит куда-то вдаль. Палец нажимает на кнопку, раздается характерный звук, и событие отправлено в архив. Камера — это инструмент, главное — глаза, руки и сердце. Чувствовать тот самый «решающий момент», как говорил Анри Картье-Брессон — вот, что важно.

На обучающих курсах и семинарах был коллективный просмотр и обсуждение снимков, которые мы сделали за день. Дискуссии и споры могли длиться несколько часов вплоть до глубокой ночи. Я сравнивала, анализировала, черпала что-то новое и делала пометки. Когда твои фото лежали рядом с другими, возникала здоровая конкуренция, ведь не хотелось, чтобы они были хуже и чем-то уступали. Некоторые делились тем, какие объективы, эффекты или фильтры использовали при съемке, как правильно настраивали камеру, чтобы свет падал равномерно и плавно. От обозначений шла кругом голова, но я уяснила одну простую истину: мало снять нужную эмоцию и выражение, постройка кадра играет важную роль.

Поэтому я много читала и практиковалась, изучала фото современников и фотографов прошлого столетия. У каждого был свой индивидуальный подход, уникальный стиль и метод съемки.

— Перед тобой три фото разных фотографов одной эпохи.

Уже было довольно-таки поздно, я убирала аппаратуру в студии Элои Леруа, складывала вещи и валилась с ног от усталости, после напряженного плодотворного дня. Элои сидел за столом и разбирал снимки, долго разглядывая и помечая что-то в блокноте. Я подошла ближе и присела на подлокотник кресла, чуть склоняясь.

— Что скажешь? — Леруа мельком посмотрел и вернул взгляд на фото.

— Это Ирвин Пенн, — я взяла черно-белый нюдовый снимок полностью обнаженной девушки стоящей в вертикальном положении. — Он фотографировал людей на однородном белом или сером фоне, любил помещать модель в угол, имитирующий замкнутое пространство. Также видно, что модель освещалась со стороны — это характерно Пенну.

Элои слегка улыбнулся и тихо пробормотал:

— Неплохо.

— Это снимки Анри Картье-Брессона и Роберта Франка. Их стиль подвижный, расслабленный, легкий и текучий. Но разница в построение кадра и композиции. Брессону удавалось объединять самые различные и даже противоположные друг другу геометрические фигуры, тщательно продумывать границы кадра и выбор объекта для центрального местоположения. Он не кадрировал и не признавал обрезку уже готовой фотографии, считая ее бракованной и негодной. Снимки Франка шли в противовес общепринятым канонам и стандартам на то время, его критиковали: размытые, с «заваленными горизонтами», грязной экспозицией и общей небрежностью.