— Отвянь, — огрызнулась и еще плотнее завернулась в одеяло, кидая на него свирепые взгляды.

— Оу, какая ты холодная, а ночью вся пылала, — издевался гребаный подонок.

«Возьми себя в руки и выведи его на чистую воду, Лив. Может, это просто пыль в глаза, ложь, и на самом деле ничего не было».

— Знаешь, Оззи, я рада, что ничего не помню, наверное, потому, что у тебя сырая спичка, — с сарказмом произнесла, скинула одеяло и словила его прищуренный взгляд.

— Твой дерзкий рот считал иначе, когда ты играла с сырой спичкой, — показал он пальцами кавычки и ухмыльнулся.

Я уже чувствовала, как жар ползет и растекается по всему телу, но не могла позволить, чтобы он одержал верх.

— Это только твоя пошлая фантазия, извращенец, — иронично сказала и подошла вплотную, глядя прямо в его лживые глаза. Надо взять Оззи на слабо, только и всего. Он должен расколоться. — Все обстояло так: твоя сырая спичка не смогла подпалить меня, и я уснула, — поднялась на носочки и прошептала ему в губы по слогам. — Ни-че-го не бы-ло, Оззи.

Судя по его шокированному выражению, я оказалась права и хотела прыгать от ликования, как маленький ребенок.

«Спасибо, Боженька, я так и знала! Хоть здесь не совершила грех. Алкоголь — зло, как и этот искусный лжец. Больше не буду поддаваться его уговорам и пить».

Пока я сходила с ума от счастья, что мой цветок еще закрыт и дьявольские пальцы пошлого монстра не коснулись его, Оззи притянул грубо к себе и сказал:

— Да, Ливия, ты обломала кайф нам обоим, но я видел тебя обнаженной, целовал грудь и знаю, какое твое слабое место. Все, что надо, я узнал этой ночью, а тело солгать не может. Ты меня хотела, и тебе нравилось то, что я делал, — он щелкнул по носу, победно улыбаясь. Недоносок. — А теперь снимай мою футболку, нам надо ехать в больницу.

Я пришла в себя, и реальность обрушилась на мою голову, как дождь, который до сих пор барабанил по стеклу. Как я могла забыть о Коди? Этот чертов гитарист затуманил разум.

— Я же сказала, что мне не нужна твоя помощь.

— Я же сказал, что помогу, и это не обсуждается. Я отменил свою запись на студии, так что одевайся, — плотоядный взгляд прошелся по моему телу, и захотелось сразу огреть его, руки так и чесались сделать это. — Хотя в моей футболке ты очень привлекательна, знаешь. И эти трусишки с маленьким пони…

— Иди в задницу! — разозлилась я и отпихнула его.

— Это предложение? — заинтриговано протянул Оззи.

— Нет, это пожелание, катиться на все четыре стороны, а лучше сразу в Ад, Оззи, откуда тебя выпустили.

— Р-р-р. Под винишком ты мне нравилась больше, милая, такая покорная и нежная, просто ангел.

Он невыносим. Всего парой фраз он выносит мне мозг, что хочется взвыть. Нет, алкоголь точно не для меня, если извилины перестают работать в правильном направлении, а разум отключается. Больше такой оплошности совершать нельзя. Вчера был единственный день, когда я позволила себе расслабиться, но даже здесь не повезло, потому что связалась на свою голову с этим типом и оказалась марионеткой в его лапах. Что случилось бы, если я вовремя не отключилась? Страшно даже подумать.

— Хватит пялиться в одну точку, маленький пони, — оборвал мои печальные мысли его язвительный голос. — Возвращай одежду.

Он требовательно махнул рукой и бросил исподлобья красноречивый взгляд. Я стала озираться по сторонам в поисках своих вещей, но их нигде не было. Это еще что за дела? Скрестила руки и ровным тоном произнесла:

— Верну, когда ты вернешь мою.

— Ничего не знаю, колючка, в порыве страсти ты ее решила выкинуть, — пожал говнюк плечами и скрылся за дверью.

— Козел, — буркнула под нос, но его острый слух даже это уловил, и Оззи крикнул:

— Поласковее, дорогуша.

— Козлина, — прошипела я, поднимая глаза на стеклянный потолок, по которому скатывались капли.

— Я все слышу.

— Ублюдок.

— Видимо, ты не хочешь выходить из этой комнаты.

Парень показался из-за дверей, размахивая джинсами и свитером. Дразнит, сволочь.

— Смотри, милая, я их нашел. Волшебное слово.

Не дождется. Через минуту моего молчания в лицо полетели вещи.

— Нам пора, одевайся.

— Неужели, — закатила глаза и стала натягивать джинсы. — Отвернись, чего уставился?

— Да я все видел, нечего стесняться, дорогуша.

Я прошла мимо, скрываясь в уборной, слыша его брошенную в спину фразу:

— У тебя классная грудь, колючка. Как раз умещается в ладони. То, что надо.

За что мне это наказание?

Когда мы выходили из странной комнаты, ее заполнил свет, а по стенам прыгали солнечные зайчики. Дождь закончился, из-за туч выглянуло солнце.

В тот день мы встретились, ты стояла у самой воды, я издалека тебя заметил, помню, меня сразу к тебе потянуло, я подумал «Надо же, как странно, человек стоит спиной, а меня к нему тянет…»

«Вечное сияние чистого разума»

Она любила классическую музыку. Когда ее тонкие длинные пальцы касались черных и белых клавиш, мой слух становился сверхчувствительным. Я сидел рядом и не шевелился, только смотрел, как искусно она играет. Казалось, что музыка лилась из ее души и заполняла пространство вокруг. Трепетно, легко, воздушно порхали ее кисти рук над роялем. Я слушал с замиранием сердца, широко распахнув глаза, и боялся вздохнуть. Она любила играть лирические ноктюрны Шопена поздней ночью, когда мелодию могла слышать только луна. Она поднимала крышку рояля и могла играть без устали несколько часов, превращая свою грусть в ноты и звуки. Иногда на клавишах оставались капли слез — напоминание ее душевной боли. Я никогда не видел, как она плачет, на ее губах всегда играла добродушная улыбка.

Летом она просыпалась с восходом солнца и гуляла босиком по росе, собирая с клумбы букет свежих цветов, а зимой растапливала камин и слушала потрескивания дров. Она наблюдала, стоя у окна с чашкой горячего шоколада, как кружатся снежинки за окном. Осенью, когда опадали листья, она собирала их и составляла пурпурно-желтый букет. Она любила шум и запах дождя, включала «Мечта одного человека» Янни Хрисомаллиса и над чем-то долго размышляла. Когда приходила весна, она оживала, как и все вокруг. В доме пахло блинчиками с кленовым сиропом или вафлями с ягодами, из проигрывателя лилась мелодия Вивальди «Весна». Она напоминала цветок, который пробивался через промерзшую холодную землю, и расцветала. Это была любимая пора ее года.

Она обожала традиционные блюда ирландской кухни, поэтому частенько баловала нас с отцом разными вкусностями.

Она любила пешие прогулки, природу и запах осенних листьев. Смотрела, как их подхватывает ветер и закручивает в незамысловатом танце. Она читала исторические романы, сидя в кресле у камина и укрывшись пледом. В ее руках часто была чашка с зеленым чаем. Она не любила кофе.

Она рассказывала перед сном разные истории. Я не знал, правда это или вымысел, потому что каждый раз они не были похожи друг на друга. Лежала рядом, гладила по волосам и шептала, когда я засыпал:

— Dea-oíche, mo aingeal. (Спокойной ночи, мой ангелочек).

Она часто вспоминала Ирландию и свою семью, произнося фразу «Mé chailleann tú»(Я скучаю). Я не понимал значения, но ее голос всегда дрожал, а губ касалась грустная улыбка.

Но это не была настоящая Арин — всего лишь лживый образ, который она выстраивала вокруг себя годами. Ее счастливая улыбка — ложь. Ее слова — ложь.

ОНА. ВСЕГДА. ВРАЛА.

На самом деле Арин была одинока и несчастна.

Настоящая Арин закрывалась ночью в полупустой комнате с роялем и рассказывала свою историю инструменту. Он был единственным другом, который понимал и выслушивал трогательную пьесу жизни. Она никогда, никогда не делилась своей болью с кем-то, храня ее внутри. Она медленно умирала: птица, запертая в золотую клетку и лишенная свободы.