Погрузился на глубину Марианской впадины и влюбился в одиночество. Ни друзей, ни музыки, ни Ливии — ничего. Они пытались выловить, но безрезультатно — погружение происходило с расчетом без возвращения. Я нырял глубже, не волнуясь, что меня ждет. Саморазрушение уже было необратимым — билет в один конец.

Грязные притоны — как главные спутники жизни. «Секс, наркотики, осложнения» — как пел в песне Meds Брайан Молко, испытавший на себе все оттенки зависимости. Из крайности в крайность, грязь никуда не исчезала — свет в таких местах погибал от удушья и пустоты. Мои новые друзья были столь же одиноки и пусты, как и я. Бездомные и потерянные души, которые обрели покой в холодных стенах с единомышленниками под депрессивные песни.

— Детка, ты что, забыл принять свои таблетки? — напевал сиплый женский голос, пока мое тело распадалось на части. (слова из песни Placebo — Meds)

Ни удовольствия, ни страсти, ни желания — одно безразличие, когда я смотрю в очередное лицо с мертвыми зрачками. Оно ничем не отличается от другого. Стеклянные глаза, холодные губы, глухие стоны — ноль эффекта. Чем глубже погружаюсь, тем больше немеют конечности, леденеют внутренности, застывает сердце. С каждым толчком равнодушие захватывает разум, не оставляя ничего. Демон сидит рядом, довольно улыбаясь: «Ты ведь этого желал? Получай», — вторит тьма в его глазницах. Манящая, зовущая и такая привычная.

Время не имеет смысла и пространства. Этот мир лишен эмоций, поэтому я не ощущаю жгучей боли. Поэтому здесь ты говоришь со мной и тепло улыбаешься. Ты согреваешь мое ледяное тело своими ласковыми руками и нежным голосом. Я люблю… люблю… люблю тебя так сильно. Безумно. Будь со мной вечность. Не уходи. Не оставляй меня. Я хочу слышать твой мягкий шепот и видеть шоколадные живые глаза, где есть я. Ощущать светлую энергию и выпивать ее до дна, оживая вновь. Я хочу любить тебя здесь вечно, моя любимая иллюзия.

Я ору твое имя в жутких кошмарах, ты слышишь мой крик? Ты слышишь, как я зову тебя? Я одержим тобой. Ты сводишь меня с ума, хуже кокаина. Ты… разрушаешь меня, а не порошок. Ты виновата во всем, слышишь? Только ты! Я ненавижу тебя. Я ненавижу себя за чувства к тебе. Я ненавижу весь мир. Подавись своим гребаным светом.

Набираю знакомый номер изо дня в день, прекрасно зная, что она послала меня в блок. Обдалбываюсь с Рори в обществе непонятных личностей, которые так же забили на будущее. Его нет. Есть только здесь и сейчас. Будущего у таких не существует. Мы лишились его с того момента, как подписали бессрочный договор с Дьяволом. Наши души в его власти навсегда.

Рори тащится от Бетховена. Он рассказывает, какой ох****ый кайф получает, летая в мире под звуки фортепиано и мелодии, написанные немецким композитором. Я не могу терпеть классику, после ухода… Она вызывает только внутренний апокалипсис. Я ненавижу музыку и мне плевать, что играет, когда реальность разлетается. Все равно, какие звуки окружают, чтобы забыться.

В один из летних знойных дней, когда я на считанные часы выбираюсь из лап тьмы, покидая клетку, на одной из улиц ЛА натыкаюсь на кучку людей. Они столпились возле магазина с поддержанными инструментами. До меня долетают обрывки фраз и взволнованные звуки фортепиано. За инструментом сидит молодая девушка, играя третью часть из сонаты № 14. Эти мелкие детали, как назойливые мухи, выныривают из глубин памяти, ведь Арин любила наигрывать часами эти тупые сонаты. Их значение я понимаю лишь сейчас, когда пальцы блондинки стремительно бегают по клавишам, как безумные. Фортепиано буквально просит не истязать бедную душу, когда она сбавляет или ускоряет темп. Почему в ней я вижу Арин? Секундный мираж заставляет сознание действовать безрассудно.

В тот же день я покупаю рояль, его доставляют в стеклянный дом, размещая в пустой комнате на втором этаже, и настраивают. Нахожу партитуру сонаты № 14 до-диез минор и больше недели не вылезаю из стеклянного дома, разучивая давно забытые ноты Adagio sostenuto. Не знаю, какого черта нашло, но я как обезумевший неумело наигрываю первую часть сонаты, самую известную — лунную. Даже ненавистный рояль вдруг превращается в обычную деревянную груду. Мною движет лишь одна цель — я хочу играть лунную сонату.

Довожу до ума ее через месяц, играю мелодию постоянно ночами, лишь иногда отвлекаясь на допинг. Моя любимая и незаменимая еда: завтрак, обед, ужин.

Я знаю, почему Рельштаб прозвал сонату «лунной». Он не видел, как и когда писал ее Бетховен, но все передает за себя скорбная мелодия. Ночь — самое прекрасное время суток. Она молчит и слушает, как великий композитор создает великое произведение о страсти и обреченности. Будучи уже глухим Бетховен выразил всю гамму своих противоречивых чувств от ревности до любви в одной сонате, посвященной возлюбленной. Лишенный слуха и преданный любимой ученицей, которая предпочла ему какого-то юного дилетанта. Женщины — противоречивые и непостоянные существа.

Я ненавижу тебя так же, как Людвиг презирал Джульетту за предательство. Весь гнев и страдания он вложил в каждую ноту лунной сонаты. Ты слышишь эту смертельную тоску? Ты слышишь, как он плачет из-за потери слуха и неразделенной любви? «Памятник любви, обратившийся в мавзолей», как говорят музыкальные критики. Вся ее так званая «любовь» превратилась в пепел.

Обольстила, очаровала и бросила, ради молоденького графа. Женщины не меняются спустя столетия: такие же лицемерные и лживые твари. А что потом? Она приползает к Бетховену спустя двадцать лет и просит о материальной помощи, так как ее семья в затруднительном положении. Ветреная потаскуха, которую пожалел глухой наивный человек, и пригрел на шее змею.

Ты не лучше Джульетты. Ты ушла, как Арин. Ты хуже предательницы. Ты никто! Не имеешь права жить в моей черной душе и вызывать такие чувства, чтобы я играл эту тупорылую заунывную мелодию из ночи в ночь, думая только о тебе.

Чертова предательница. Исчезни. Исчезни!

С каждой нотой из меня выплескивается ненависть. Пальцы двигаются на автомате, глаза бегают по черно-белым клавишам.

Почему меня никто не слышит?

Почему?!

Почему все оглохли?!

Почему никто не слышит моей боли?!

ПОЧЕМУ?! ПОЧЕМУ?!

Почему ТЫ не слышала крика помощи?!

Почему ТЫ ушла?!

Почему?!

Почему никто не видел, как мне одиноко столько лет?!

Почему?!

Ненавижу.

Твоя любовь не больше, чем пустой звук.

Ненавижу тебя.

Умри в этой комнате, заполненной загробной мелодией. Это реквием твоей фальшивой любви, Ливия. Каждая нота для тебя, лживая тварь.

Такая же пустышка, как Арин.

Ненавижу. Убирайся. Сдохни под звуки лунной сонаты.

В то лето я загремел снова в больницу во второй раз с теми же симптомами — сердечная недостаточность. Мне навесили еще какие-то ярлыки с выплывающими болячками почек и печени. «Напугали» заражением ВИЧ и гепатитом из-за внутривенного употребления кокаина. Только я уже второй раз посылаю смерть нахер и говорю, что мне рано подыхать.

В этот раз в мою палату заходили только медсестры и нарколог. Я пролежал чуть больше недели, даже не заботясь о том, что напишут или скажут. Новость о том, что группа распадается из-за наркозависимости одного из членов, разлетелась довольно быстро. Писали о сменном ритм-гитаристе, как публика негативно среагировала, разделившись на несколько лагерей: кто по-прежнему слушал «Потерянное поколение», неважно, в каком составе; кто ненавидел Эванса за его решение; кто ненавидел меня и проклинал за распад группы. Ничего нового. Они умеют только наслаждаться чужим грязным бельем, обсасывая тему вдоль и поперек.

Я молча слушаю ересь очередного лекаря и соглашаюсь на реабилитацию в Швейцарии лишь для одного — развлечения. Я не болен, это с ними что-то не так.

Самое тупое решение в жизни.