— Привет, Ливия, — кошусь в его сторону. Светлые волосы в беспорядке, хотя это только придает гитаристу баллов, на лице солнцезащитные очки. Сегодня он надел легкую кремовую рубашку с какими-то символами, которая расстёгнута на пару пуговиц, и черные джинсовые бриджи. Выглядит рокер слишком притягательно… Поэтому усмиряю любопытство и смотрю на вид за окном, ловя потоки воздуха. «Лучше на пальмы, чем на него».

— Почему нельзя повторить съемки в Пасифик-Пэлисейдс? — спрашиваю, когда авто выезжает на прибрежную трассу СА-1, правда в этот раз за нами нет погони и слежки ненормальных папарацци.

— Давно не был в том доме, почему бы и нет, — отвечает парень обычным тоном, следя за дорогой.

— Мы ведь не на целый день?

— Как хочешь, Ливия, — чувствую на лице его взгляд, но не поворачиваюсь.

— Закончим работу и вернемся, — отрешенно произношу, разглядывая мелькающие пейзажи. Габриэль молчит, и тишину разбавляет только льющаяся музыка из динамиков. Он закуривает, неспешно стряхивая пепел и смакуя каждую затяжку, будто вдыхает не ядовитый никотин. Меня распирает раздражение, когда я озабоченно посматриваю на его губы, из которых вырывается клубками сизый дым.

— «Курение вызывает рак легких», — цитирую надпись на каждой пачке и слышу хриплый смех. Ну да, смертельная болезнь — это ведь так смешно!

— Мои легкие давно сгнили, Ливия, — Габриэль расслабленно держит одной рукой руль, вторая покоится на открытом окне. — Не переживай, я сдохну точно не от сраных сигарет.

— От цирроза печени? — едко подмечаю. — Из-за такого образа жизни можно быстро скопытиться.

Парень криво улыбается и выбрасывает окурок.

— Он меня вполне устраивает. Какая разница от чего, все равно мы сдохнем рано или поздно — один хер. Кто-то выбирает правильный образ жизни — его право, а мне терять нечего, я давно живу не по правилам, харкая на принципы, — наблюдаю, как он закидывает в рот жвачку, и хмурюсь: такой ответ мне не по душе, но я молчу. — Оззи Осборн был хроническим алкоголиком с восемнадцати лет, выпивая в день по три-четыре бутылки водяры или коньяка; Фредди Меркьюри сдох от СПИДа, и весь мир знал о его нетрадиционной ориентации; Курт Кобейн страдал тяжелой героиновой зависимостью несколько лет; Джимми Хендрикс и Джим Моррисон так же злоупотребляли наркотиками и алкоголем, Джим Моррисон вообще сидел на ЛСД и психотропных препаратах…

— Зачем ты их перечисляешь? — с недоумением спрашиваю, перебивая. — Ты считаешь, что путь к саморазрушению — выход? Да, они все легенды и останутся навсегда в истории музыки, но каждый из них вел аморальный образ жизни, что и привело к летальному исходу. Наркотики ведут только в один конец, и это смерть.

— А что правильно? Жениться в тридцать и нянчиться с детишками? — он кривится и презрительно хмыкает. — Это точно не для меня.

— Что плохого в семье и детях? — в каждом ответе Габриэля — негатив. Брови сходятся на переносице, когда в его тоне проскальзывает издевка, будто женитьба и дети — это непосильное бремя. Не понимаю, почему он так считает.

— Я не знаю, что такое семья, — сухо бросает он, прибавляя громкости и намекая, что разговор окончен. Ну и ладно, только настроение испортилось из-за такой мрачной темы.

Остаток пути мы проводим в обществе музыки и удручающем молчании. Если у его отца и матери не сложилось — это не значит, что Габриэль будет плохим родителем. Грустно, когда разочаровываешься в самых близких людях и затем внушаешь, что ситуация повторится, не веря в светлое будущее. И как вселить в него уверенность и переубедить? Такое вообще возможно? От одной фразы в венах стынет кровь — «Я не знаю, что такое семья». Я мельком смотрю на угрюмого музыканта, и накрывает беспросветная печаль. Хочу знать больше… Мне бы бежать, сломя голову подальше, а я думаю, как помочь Габриэлю не свернуть на неправильную дорожку. Должна ли я вообще переживать, когда мне прямо заявили — ни на что не рассчитывай. Надо бы строить свою жизнь, а не волноваться, какой путь выберет Лавлес. Надо бы прекратить этот бурный поток, который засасывает все глубже. Мое присутствие не обязательно, я не необходимость, не чертов кислород, Габриэль жил без меня до этого… его «все устраивает». Земля не остановится, если на одну назойливую персону в его жизни станет меньше. «Все просто, Ливия». Только вот маленький мальчик с печалью в глазах не дает покоя, и эхо, где в каждом слове боль и безысходность. «Я не знаю, что такое семья».

Стеклянный дом выныривает, скрытый в гуще елей, и вызывает приятные воспоминания с примесью грусти. Он выглядит отчужденно, словно его существование позабыто на страницах истории. Набираю полную грудь воздуха, пропитанного сосновым ароматом и дикими соцветиями, выходя из машины.

— Ребята знают о твоем приобретении? — спрашиваю гитариста, когда мы проходим в дом. Здесь ничего не изменилось с прошлого раза… Когда мы танцевали в серебристом лунном свете, и он нашептывал слова песни. Тогда мысли находились в другом измерении, значение имел только голос Габриэля — больше ничего.

— Узнают, — он оставляет пакеты с едой на барной стойке и снимает очки. Вновь удивляюсь его скрытности, но не развиваю тему — это ведь его решение. — У тебя есть какие-то пожелания насчет съемки?

— Будь собой, — пожимаю плечами и ловлю неоднозначный взгляд нефритовых глаз.

— Окей… Очень лаконично, — хмыкает парень и достает из пакета еду. Наш разговор в машине остается в далеком прошлом, как и мое признание. Я настраиваю камеру и делаю парочку пробных снимков: Лавлес жует, произносит что-то неразборчивое с набитым ртом, закатывает глаза, показывает средний палец. Как мило… Зато не угрюмый пьяный валенок с пустыми глазами — это радует.

Мы непринужденно болтаем ни о чем, обсуждаем новинки в музыке и кино, говорим немного о группе. За приоткрытым окном разбиваются волны, и тихо щелкает фотоаппарат, где на каждом снимке — Габриэль. Остаюсь довольна снимками, рассматривая харизматичное и обаятельное лицо гитариста. Не хочу нарушать хрупкую гармонию, но меня гложет и не дает покоя беседа в машине. Не самая приятная тема для обсуждения, я рискую снова нарваться на грубость с его стороны, но желание заглянуть глубже, узнать больше о его прошлом — сильнее. Возможно, Габриэль откроет дверь в сердце, которая захлопнулась очень давно из-за родителей. Все туманно и неоднозначно…

— На детских снимках ты такой милашка, просто не верится, что вырос из ангелочка… бунтарь, — я усмехаюсь и кладу камеру рядом, обращая внимание на парня.

— Но ты же все равно влюбилась в такое дерьмо… да? — он наклоняется вперед, и пухлые губы превращаются в дерзкую улыбку. Я застываю от неожиданности — вся смелость вмиг испаряется. Щеки горят — точно напоминаю вареную креветку. Откашливаюсь и отвожу неловко взгляд на вид за окном. Почему Габриэль вспомнил это именно сейчас?

— Отвратительно любить такого, как я… — раздосадовано произносит Лавлес, прищуриваясь, и прожигает недобрым взглядом. — Ты хотела понимающего романтика, спокойной жизни, типа… — он делает паузу и склоняет голову набок. — Готовить ему ужин, завтрак, ходить в кино, гулять, как обычные парочки, но тут появился я… галимый раздолбай и нарушил идеальные планы, — повисает вновь мучительная пауза. — Который не может дать тебе больше.

— Почему? — недоуменно выдыхаю, выдерживая тяжесть и холод зеленых глаз. Не думала, что разговор повернет в такое русло.

— Когда разочаровываешься в близких людях, становишься идеальным бесчувственным человеком. Постепенно привыкаешь к одиночеству и понимаешь, что никто уже не нужен в этой гребаной пустой жизни, потому что тебе и так за*бись. Есть друзья, концерты, регулярный секс — все. Приятно слушать? Ты же этого так долго ждала?

Сквозь ребра пробивается сердце и стая мертвых бабочек, после фразы «никто уже не нужен». Меня колотит от ледяной ауры и отталкивает на несколько ярдов дальше ударной волной. Да, я ждала разговора, где мы разберёмся в чувствах, но чувств нет.