Ясно, что путь вперед — безусловное прощание с коммунистическим экспериментом и возвращение (вероятнее всего — России) в сообщество демократических стран с рыночной экономикой. Уже малоинтересно, что происходит в союзных республиках, если только события эти не связаны с контратаками центра, массовыми беспорядками или могли непосредственно отразиться на судьбе формирующейся российской демократии.
1990-й — год-предтеча. Отмена 6-й статьи и победа демократов на важнейших выборах, появление «Демократической России» определили будущую смену строя. Появилась в легальном обороте иностранная валюта, люди получили возможность без оглядки на начальство выезжать за рубеж. Обозначился бурный рост негосударственной экономики. Тут, впрочем, минусов хватало — чаще всего в основе нового предпринимательства главной была старая советская формула «хватай, что плохо лежит». А в СССР уже очень многое лежало не просто плохо — скверно.
Появились и самоутвердились люди, поверившие в свой шанс обеспечить будущее. Новоиспеченные банкиры и уже поднаторевшие в бартерных операциях коммерсанты становились заметными фигурами. В тот период я познакомился с Михаилом Ходорковским и Леонидом Невзлиным, Артемом Тарасовым и Константином Боровым, Владимиром Гусинским и Александром Мамутом, Владимиром Виноградовым и Артуром Богдановым, Иваном Кивелиди, Марком Массарским и другими. Не всем удалось пережить те бурные годы: одновременно множились и крепли бандформирования, занимавшиеся рэкетом новых экономических структур. Оказывая поддержку демократам как своим естественным союзникам, предприниматели помогали «Демократической России» материально — деньгами, оргтехникой. Многие из них приходили в Моссовет с теми или иными коммерческими проектами, «глубина» которых как-то заставила меня спросить у Попова: «Неужели все бизнесмены так поверхностно мыслят? Только купить, перепродать, договориться с начальством?». Попов засмеялся и сказал: «Да». А потом добил, отметив, что то же самое можно сказать и про многих крупнейших зарубежных магнатов.
Союзные республики и РСФСР в первую очередь все активнее урезали полномочия союзного центра и наращивали свои полномочия. Автономные республики норовили сделать то же самое, но уже за счет союзных республик. По всей вертикали власти шла борьба нижних этажей с верхними — за полномочия, но без ответственности. Партии и движения нападали на КПСС, которая то вяло, то подчеркнуто агрессивно огрызалась. Депутаты воевали с исполнительной властью.
Старая власть деградировала, в ней появились первые «отступники»: Вадим Бакатин, Эдуард Шеварднадзе, Николай Лемаев[78] — с союзного уровня, Борис Федоров[79] и Григорий Явлинский — с российского.
На фоне управленческой анархии рассыпалась система административного снабжения. В провинции к пустым прилавкам давно привыкли, а теперь и Москва всё больше привыкала. По многим направлениям действовала товарная блокада, организованная коммунистическим партаппаратом.
Городская власть действовала по принципу затыкания дыр. С первого декабря ввели карточки москвича, отсекавшие приезжих, кроме жителей Московской области, от прилавков столичных магазинов. Каждому москвичу гарантировалась возможность купить ежемесячно 1,5 килограмма мяса, 200 граммов масла, 500 граммов муки. Остальные товары из городских фондов пошли в свободную продажу, где цены на них выросли сразу в 3–10 раз. Потом появились талоны и на другие товары, включая спиртное[80].
Некоторое время эта схема работала, потом начались перебои. Уже и по талонам не удавалось купить то, что нужно.
Попов и Лужков форсировали продажу на аукционах аренды некоторых принадлежащих городу зданий. На них немедленно нашлись покупатели — представители начавших набирать силу негосударственных уже банков, кооперативов, предпринимательских сообществ. Полученные средства пошли во внебюджетный фонд помощи малоимущим гражданам, из него выплачивались дотации самым бедным семьям. Контроль осуществляла общественная комиссия. Некоторые депутаты впали в истерику, обвинив исполнительную власть и Попова в воровстве. Имена этих профессиональных скандалистов были широко известны из телерепортажей о работе Моссовета.
Заградительные меры, конечно, не улучшили отношения к демократическим властям Москвы в ближайших регионах и стали пропагандистским подспорьем местному партаппарату. И сам Моссовет стремительно деградировал. Вторая сессия благодаря телетрансляциям запомнилась москвичам перебранками, скандалами и кулачными боями. С огромным трудом удалось решить важный организационный вопрос — формирование президиума. Многие другие вопросы зависли в бесконечных прениях. В этих условиях Попов вернулся к идее отхода от советской модели управления и прямых общегородских выборов главы исполнительной городской власти в Москве и Ленинграде.
Первый же вариант соответствующего документа (в нем фигурировало название должности «губернатор», которое Анатолий Собчак пытался ввести в Ленинграде[81]) попал еще в июле к депутатам Моссовета, по-видимому, из аппарата Верховного Совета СССР. Скандал поднялся изрядный. Ведь при новой структуре городской власти их полномочия и их статус резко понизятся. «За что боролись?!» Эту первую волну Попов сбил, переложив ответственность на своего заместителя Станкевича. Но тема оставалась актуальной, Попов от этого предложения отказываться не собирался, несколько раз озвучивал его публично и, в конце концов, довел своих противников до точки кипения. Началась кампания по отзыву его с поста председателя Моссовета. Аппарату Попова, в том числе мне, и депутатскому активу «Демократической России» пришлось немало потрудиться, чтобы заблокировать эту попытку. В ней с идейными оппонентами — коммунистами объединилась небольшая, но безумно активная группа обделенных чинами депутатов «Демократической России». Упор мы сделали, как водится, на сочетании угроз (возможность полной потери власти демократами в Моссовете) и соблазнов (должности в будущей системе исполнительной власти).
Бурю вызвал и третий вопрос — о новом главе столичной милиции. Для закрепления власти в столице к имеющимся рычагам — административному и информационному — необходимо было добавить и силовой. Милиция — в структуре МВД СССР. Но само название — Главное управление внутренних дел Мосгорисполкома — говорило о формальной подчиненности городской власти.
Начальник ГУВД Петр Богданов оказался в сложном положении. Ему приходилось демонстрировать чудеса изворотливости, чтобы спасти милицию от прямого вовлечения в политические конфликты демократов и коммунистов. Занятая им позиция формально скрупулезного следования закону в других обстоятельствах не вызывала бы нареканий. Но в тот период от него требовалось другое — однозначно встать на сторону формального работодателя, Мосгорисполкома, и следовательно — демократического Моссовета.
Мне не раз приходилось беседовать с Богдановым, и каждый раз я чувствовал его отчужденность, касалось ли это проведения демонстраций, совместных рейдов по контролю торговых точек, привлечения общественности к борьбе с преступностью и охране общественного порядка. Тем не менее Попов относился к нему доброжелательно. Но когда среди депутатов началась кампания по замене руководства ГУВД (ее лидером был Юрий Седых-Бондаренко, председатель комиссии по законности и правопорядку), вначале держался от нее в стороне. Тем более что это было время недолгого союза Горбачёва и Ельцина, которому чересчур уж демонстративная борьба за милицейскую власть могла навредить. Когда же союз Горбачёва и Ельцина распался и стало ясно, что предстоит уже самая настоящая борьба за власть, вопрос о начальнике ГУВД приобрел очевидную остроту.
Депутаты настаивали, комиссия, возглавляемая Седых-Бондаренко, выдвинула на пост начальника московского ГУВД милицейского генерала Вячеслава Комиссарова. Попов согласился. На несколько дней в Моссовете воцарились мир и спокойствие. Комиссарова утвердили в январе 1991 года. Но воспротивилось МВД СССР, там настаивали на кандидатуре Богданова. Борьба продолжалась долго и закончилась при моем непосредственном участии в сентябре — назначением на эту должность Аркадия Мурашева, одного из организаторов демократического движения.
