Края эти мне не чужие. Побывав там в прежние годы, воочию увидел, как под красивым ковром официальной дружбы народов живет затаенная вражда армян и азербайджанцев. Карабах этнически был преимущественно армянским регионом в составе Азербайджанской ССР. Детей пугали: «Будешь плохо себя вести, азербайджанцам отдам».
Однажды вечерком в Ереване с Юлей и троюродной сестрой Милой пили чудесный кофе в уличном кафе (эти столики на улице казались какой-то зарубежной экзотикой — в России такого тогда вообще не было). Вдруг видим: милиционер, окруженный гневно галдящей толпой, тащит за руку женщину. Ее задержали за попытку продать книгу с рук. Тогда это называлось спекуляцией и считалось административным нарушением или даже уголовным преступлением. Мила со словами «сейчас отобьем» бросилась на улицу. Но внезапно толпа рассыпалась, испарилась, и милиционер потащил женщину уже без всяких помех. Вернувшаяся к столу Мила кратко разъяснила: «Турка!» То есть азербайджанка, и, следовательно, за нее биться не стоит. Вот такая «дружба народов».
Родственники, радостно говорившие о грядущем освобождении Карабаха, на мой вопрос: «Зачем?» — объясняли, что дороги разбиты, хлебозавод практически не работает, телевидения почти нет, детей не принимают в бакинские вузы. На мое осторожное суждение, что, может, лучше бороться за ремонт дорог, строительство нового хлебозавода и телевышки, за квоту в бакинских вузах, что, начав борьбу, можно начать и войну, с упреком отвечали: живя в Москве, ты не понимаешь, что здесь реально происходит, как вдохновлены замыслом объединения армяне по обе стороны границы Армении и Азербайджана. Что я и представить не могу воодушевления, с которым десятки тысяч демонстрантов в Ереване скандируют: «Арцах! Арцах!» Действительно, не мог. В Москве в 1988 году еще так не шумели.
Это воодушевление приобретало все более агрессивный характер и в конце концов вылилось в повальное бегство азербайджанцев из Армении. Их, затем осевших в крупных городах, таких, как Баку и Сумгаит, стали звать «еразами» — ереванскими азербайджанцами, пародируя сокращенное название автобусов «ЕрАЗ» — Ереванский автозавод.
Предсказуемой реакцией стали акты насилия в отношении армян, живших в этих городах, в первую очередь, в Сумгаите («Сумгаитская резня»). НКАО объявила о суверенитете и выходе из Азербайджана. В общем, в 1988 году армяно-азербайджанский конфликт предельно обострился.
На этом фоне в Армении грянуло мощное землетрясение с эпицентром в Спитаке. Эта временная связь заставляет предположить, что какие-то природные процессы, предшествующие землетрясениям, погодным аномалиям и т. п., воздействуют на умы людей и выводят их из равновесия. И когда они происходят, создается впечатление, что они обусловлены поведением людей: «Воздается нам за грехи наши».
Тогда же Армению и Азербайджан посетили члены общественной делегации во главе с академиком Сахаровым. В ее состав входил и мой двоюродный брат Андрей Зубов. Они предложили: на уровне районов и сельсоветов провести референдумы о вхождении в ту или другую республику. Позднее Андрей Дмитриевич стал горячим поклонником этого подхода. И действительно, скольких кровавых конфликтов удалось бы избежать при распаде таких государств, как СССР и Югославия, если бы людям дали самим определить, где им жить. Увы, здравость идеи стала и главной ее слабостью. Для государственной бюрократии она была неприемлема из-за того, что решение ключевых вопросов уходило от властей к простым жителям. Радикальным националистам — из-за принципа «Землю не дарят. Ее завоевывают» (слова тогдашнего лидера Азербайджана Абдурахмана Везирова, цитирую по «Воспоминаниям» Сахарова).
В течение 1989 года конфликт разбудил уже нескрываемую ненависть многих (но, конечно, не всех) армян и азербайджанцев друг к другу. И сразу после того, как советский народ отгулял Старый Новый год, в Баку начался армянский погром, апофеозом которого стали убийства жителей так называемого «армянского квартала». Слухи шли про несколько сотен убитых. Силами самих азербайджанцев, в том числе активистов демократической части Народного фронта Азербайджана, погром остановили. Обстановка, казалось, стала нормализоваться, если это слово здесь вообще уместно, но тут в Баку с трех сторон ворвались подразделения Министерства обороны СССР и Внутренних войск МВД СССР, огнем и мечом прошедшие по городу. Начались массовые аресты активистов Народного фронта и просто под руку попавших. Это была акция устрашения, в ходе которой погибли 134 бакинца и 20 военнослужащих.
На собрании кандидатского блока «Демократическая Россия» решили направить на место событий делегацию. Я вошел в ее состав. На следующий день утром мы прилетели в Баку, где я впервые был в 1971 году. Моментально возникло ощущение, что попал не только в другой город, но и в другую страну. Повсюду военные патрули. Не те, что за год до того появились в Москве по инициативе Горбачёва — под предлогом борьбы с преступностью и поддержания общественного порядка. Там по паре худосочных солдатиков со штык-ножами растерянно брели за милиционером и выглядели явно подавленными провинциалами в столице.
В Баку 1990 года патрули были хорошо вооружены, на многих перекрестках стояли БТР. Фасады домов покрыты выбоинами от пуль. Выбитые окна и крошево из кирпича, бетона и стекла. Озлобленные и одновременно напуганные люди.
В первый день мы встретились с руководством противостоявших сил. Запомнилась беседа с командующим внутренними войсками СССР Юрием Шаталиным. Перед нами сидел заслуженный командир (шаталинская дивизия первой вошла в Афганистан), которого бросили на передовую линию тяжелейшей политической борьбы. Нужно сказать, что военным в те и в последующие годы неоднократно приходилось заменять политиков, «нырнувших в тину» от страха, от непонимания, от неспособности. Политики-то нырнуть могли, а военные — нет, присяга не позволяла. Вот и приходилось им отдуваться и за партии, и за парламенты, и за министерства с ведомствами. Последний раз я наблюдал это в 1999 году в Карачаево-Черкесии.
Трудно сказать, насколько искренен был в тот момент Шаталин. Азербайджанцы из Народного фронта обвиняли его в необъективности, причиной которой, по их словам, была его жена-армянка. В целом позиция генерала сводилась к следующему: в Азербайджане вакханалия насилия, мирных людей, армян, убивают, грабят, насилуют. Мы вынуждены были войти и восстановить порядок, защищая простых граждан от обезумевшей толпы.
Пока он говорил, я ясно представлял себе, как примерно 100 лет назад спасалась бегством из восточной Турции моя прапрабабушка. Бежала с детьми на руках, оставив тело зарезанного мужа-священника на алтаре армянского храма. Как-то не поворачивается язык сказать, что люди со временем умнеют…
Но ясно и другое. Да, армянский погром, многочисленные убийства. Но войска вошли в Баку почти через неделю после того, как насилие остановили. Вошли, решая совсем другую задачу: спасти власть сложившегося в компартии Азербайджана «везировского клана». Четко выразил это один из членов нашей делегации (кажется, Евгений Кожокин, цитирую по памяти): «Вы, генерал, пытаетесь спасти власть, которую ненавидят. Потом все отскочат в стороны и свалят всю ответственность на вас. И отвечать за пролитую кровь будете лично вы».
Годом раньше в подобную ловушку угодил в Грузии генерал Родионов. Чувствовалось, что это сходство Шаталина угнетало. В дальнейшем он действительно постарался обстановку не обострять.
Мы попросили дать возможность ознакомиться с материалами следственных действий по фактам убийства армян и, конечно, получили отказ. Но вмешался заместитель министра внутренних дел Азербайджана Виктор Баранников — и материалы нам дали. Картина вырисовывалась ожидаемо ужасная. В то же время неожиданным оказалось то, что основное насилие и все убийства армян произошли в двух многоэтажных домах. Погибли, по нашим поименным подсчетам, 48 человек. Потом толпа частью образумилась, частью была остановлена силами дружинников НФА, частью — рассеяна местной милицией.
