Вы разрешили. А как уничтожить? Позвонили в Москву, нам посоветовали: стукните по системному блоку и по блоку памяти молотком — и достаточно. Мне ребята звонят: «А где этот системный блок, где память-то эта расположена, в каком месте? Мы обычные военные, мы в этом не понимаем». Приняли революционное решение: положили гранату в этот компьютер, дернули за веревочку — результат оказался надежным. Потом пришлось всю информацию восстанавливать — через месяц или два пришла команда продолжить.
12 мая 1997 года Черномырдин и Масхадов подписали Соглашение между правительством Российской Федерации и правительством Чеченской республики Ичкерия о сотрудничестве и подготовке условия для заключения полномасштабного договора между РФ и ЧРИ. В Соглашение по нашей инициативе был включен пункт 3: «Завершить необходимые мероприятия по розыску и освобождению всех насильственно удерживаемых лиц, а также работы по опознанию и захоронению погибших».
Для решения проблемных вопросов с той стороной (у них действительно людей пропало больше) в конце мая 1997 года я отправился в Чечню. Три года там не был. Прилетели в Ханкалу. Нас встретили руководители военной группировки и представители президента и правительства в Чечне Валентин Власов и Георгий Курин. Разместились в «штабной квартире» временной рабочей группы. Утром поехали в Грозный. В памяти был нормальный, живой, еще мирный южный город (из которого, правда, пришлось срочно и непросто эвакуироваться). Теперь же — руины и пожарища, нищета и горе. Чувствовал ли я свою долю вины за это адское преображение? Честно говоря, не очень. Понимал, что город и его жители стали жертвами решений, принятых помимо меня, и применения Дудаевым и его военными классической тактики партизанских действий — подставить под удары мирное население и получить за счет этого как политические преимущества, так и расширение мобилизационной базы.
Выйдя из машины, попал в плотное кольцо женщин, рыдавших и кричавших: «Где мой сын? Найдите моего сына! Верните мне сына!» Понимал, что это — подготовленная акция. Но ведь за ней была и настоящая боль, настоящая мука несчастных матерей. При встрече сказал Махашеву: «Казбек, ну зачем вы так. Зачем эти демонстрации?! И вы все понимаете насчет судьбы ваших ребят, и мы все понимаем. Кого можем, тех мы и так отдаем. А про остальных — что нас спрашивать, копайте сами. Давайте говорить о том, что реально». Договорились с обеих сторон ускорить поиски. Махашев, конечно, попросил помочь техникой, в первую очередь автомобилями, средствами связи. Разобрали некоторые конфликтные ситуации и на том расстались.
Если не считать той поездки в Грозный, моя работа была чисто кабинетной — найти возможность от отдельных случаев перейти к массовому освобождению наших пленных солдат и офицеров, создать соответствующий работающий механизм.
Из рассказа Сергея Осипова:
Эти матери чеченские были главным гарантом нашей безопасности. Мы же были их последней надеждой найти своих сыновей. Благодаря им мы могли ездить по всей Чечне, между прочим, одно время с удостоверениями от Лебедя и Масхадова. Тогда мы и договорились с Махашевым, и процесс пошел, сразу же обменяли больше ста человек.
Но это было полулюбительским занятием: на банку тушенки, на автомобиль, на сведения какие-то. Самое надежное, если армейцы захватят в зоне боевых действий какого-то пацана. Кто тут будет разбираться — боевик, не боевик — и судьба его становилась незавидной. Если такого пацана удавалось вытащить, то его возвращение родителям приводило к освобождению не одного нашего пленного. Так что до начала системной работы это был единственный способ освободить офицеров (особенно плохо относились к сотрудникам МВД, прапорщика освободить было почти невозможно: если больше недели проходило — считай, в живых его уже нет).
Нужна была система, законная процедура освобождения наших пленных. Тогда мы обратились к вам.
Вместе с Золотаревым и Осиповым мы выработали подход, в основе которого лежала простая мысль: обеспечить массовое освобождение наших пленных мы сможем только в рамках обмена и при наличии некоего «обменного фонда». Но за самодеятельность при осуществлении такой идеи легко можно и по шее получить, даже если у тебя кабинет на Старой площади и машина с «маячком» (перевозят подследственных и осужденных тоже машины с «маячком», и об этом надо всегда помнить).
Обратились за поддержкой в Государственную Думу, Совет Федерации, Генеральную прокуратуру — с предложением ввести механизм обмена наших на тех, кто находится в российских следственных изоляторах, тюрьмах и лагерях. Так родились два постановления Государственной Думы от 12 марта 1997 года об амнистии и обмене амнистированных: «Исполнение Постановления об объявлении амнистии… осуществляется… по представлениям Комиссии при Президенте Российской Федерации по военнопленным, интернированным и пропавшим без вести».
Таким образом, если преступник Н. подлежал обмену на военнопленного или пропавшего без вести в Чечне (военнопленными мы их тогда не называли), к нему через решение комиссии можно применить акт амнистии.
В состав комиссии входили представители Минобороны, МВД, ФСБ, Прокуратуры, Госдумы и др. Возглавлял ее Золотарев, курировал, соответственно, я. На мне же лежало окончательное решение о применении этого механизма в отношении конкретных лиц. Впрочем, у меня почти никогда не бывало повода критически относиться к решениям комиссии.
Получив в руки такое мощное средство, работники комиссии стали стремительно разворачивать свою деятельность.
Нужно отметить и тех, кто оказывал помощь по своей инициативе: группа миротворцев Лебедя, губернаторы, политики: Сергей Ковалев, Григорий Явлинский, Борис Березовский, Владимир Жириновский, Аман Тулеев, Станислав Говорухин и другие.
Результат превзошел все ожидания. Из 2883 военнослужащих и 212 гражданских специалистов, пропавших без вести в Первую чеченскую войну, удалось установить (на 29 июня 1998 года) судьбу 2170 человек, в том числе освободить и вернуть домой 1056 человек. В неволе осталось лишь несколько человек, из которых часть перешла на сторону мятежников и отказалась возвращаться, а 637 — опознаны среди погибших. В дальнейшем пришлось сконцентрироваться на поиске останков пропавших без вести.
Хорошо помню, как в январе 1998 года доложил об этом президенту. Ельцин удивился: «Почему об этом никто не знает?» Я ответил: «Борис Николаевич, поручение было освобождать пленных, а не пиарить вопрос».
По словам Сергея Осипова, «пиар тогда, конечно, был, с одной стороны, полезным, потому что знали бы, к кому обратиться, если появляется информация. Но опасным, очень опасным».
Как только постановления приняли, участились захваты военнослужащих на территории Чечни в расчете на то, чтобы использовать их как обменный материал. Пришлось объявить, что обмену не подлежат военнослужащие, захваченные после выхода этих постановлений. Волна пошла на спад.
Но не только чеченцы поспешили воспользоваться возможностью и расширить круг наших задач. В декабре 1997 г. министр внутренних дел Куликов позвонил и попросил заняться его новосибирскими омоновцами[355]. Я отнекивался, говорил, что наши полномочия четко определены и касаются только пленных первой войны, он упрашивал, и я согласился — не страдать же людям из-за формальностей. Мы вызвали переговорщика от Махашева — Балауди Текилова (Хасбулатова) по кличке «Малыш». Это был командир «полка» в радуевской «Армии генерала Дудаева», а Радуев и держал омоновцев. Балауди прилетел, милиция встретила его в аэропорту и… увезла в Серпуховской изолятор, выбивать показания и признания. Мне позвонил крайне встревоженный Осипов: люди ВРГ были в Чечне, а с ним связался Махашев и пригрозил: раз вы так, то и мы так, и вы своих людей больше не увидите. Я наорал на Куликова, но он уперся: мол, есть правовые основания для задержания (и они, конечно же, были). Позвонил Черномырдину, написал ему письмо и добился освобождения Текилова. Опасных последствий удалось избежать.
