Казалось, дно падения экономики достигнуто, и впереди подъем.
Но тут снизу постучали.
В декабре я был у Чубайса, когда помощник занес какую-то бумагу. Прочитав ее, Чубайс буквально схватился за голову и каким-то осекшимся голосом выдавил: «Еще и это». Цена российской нефти упала ниже 10 долларов за баррель (с 21 в начале года).
23 октября 1997 году произошел обвал на рынках заимствований «азиатских тигров» — Таиланда, Индонезии, Южной Кореи, Малайзии. Чтобы заткнуть образовавшиеся финансовые дыры, и вообще «от греха подальше» крупные инвесторы стали выводить деньги с развивающихся рынков, в том числе с российского, главными инструментами которого тогда были государственные краткосрочные облигации (ГКО) и облигации федерального займа (ОФЗ). Российский фондовый рынок за один день просел более чем на 5 %, что повлекло резкое увеличение стоимости обслуживания ГКО и ОФЗ.
Когда в начале 1993 года объявили о выпуске ГКО, мне казалось, что наконец появится свой финансовый инструмент, способный составить конкуренцию доллару в качестве средства хранения накоплений.
Может быть, так и вышло бы, но постоянный непомерный дефицит государственного бюджета превратил ГКО и ОФЗ из механизмов накопления в механизм расходования. (Вдобавок многие чиновники сами стали играть на этом рынке, что я считал недопустимым. Об этом у меня на Лубянке был неприятный разговор с Александром Починком, который, наоборот, верил в то, что чиновники просто должны играть в ГКО.)
Теперь смягчить последствия глобального шока могла лишь разумная девальвация рубля. По пути девальвации национальной валюты пошли тогда не только «тигры», но и ряд других государств. Россия снова выбрала особый путь, который привел ее к дефолту уже следующим летом.
Мне, как оракулу, это стоило двух провалов.
Как у многих отставников, в кабинете у меня есть «стена тщеславия», на которой фотографии, грамоты и прочие реликвии времен служебного апогея. Среди них Благодарность Президента Российской Федерации «За активное участие в подготовке» послания Президента Федеральному собранию 1998 года.
В начале года, когда мы собрались для обсуждения уже практически готового проекта послания, я сказал, что текст не годится, что это содержательный, но нудный доклад хозяйственного руководителя. А нужна яркая речь лидера, который скажет: худшее позади, и теперь нужно вместе быстро двигаться вперед. (Это свое «худшее позади» не раз вспоминал, когда в августе грянул дефолт, и мы, власть, смачно плюхнулись не в лужу — в море издевок, презрения и глумления.)
Вскоре еще раз попал пальцем в небо. Начиная со второй половины 1996 года, в первую очередь усилиями помощников президента Батурина, Краснова и Сатарова, мы продвигали идею повышения эффективности государственного управления. К началу 1998-го она скукожилась до плана административной реформы. 21 марта в субботу собрались обсудить окончательный вариант проекта административной реформы. Материал всем понравился. Я предложил: «Давайте, публикуя проект, сразу скажем, что начнется реформа не сейчас, а только после думских и президентских выборов, то есть в 2000-м. Потому что административная реформа сейчас — гарантия того, что весь госаппарат работу бросит и начнет заниматься самообороной кресел. А у нас впереди последний год, когда можно относительно спокойно работать».
Вот не помню, как на меня в этот момент смотрели Юмашев и Дьяченко — они-то, конечно, знали, как «спокойно» будет уже через день.
В понедельник 23 марта ехал на планерку у Юмашева, когда какой-то разгильдяй зацепил мой служебный Audi на виадуке Кутузовского проспекта над будущим Третьим («Лужковским») транспортным кольцом. Пока дождался подменной машины, прошло много времени, на оперативку я безнадежно опоздал и поехал к себе на Старую площадь.
Только вошел в кабинет — звонок по АТС-1: Виктория Митина, заместитель руководителя АП, отвечавшая за развитие местного самоуправления и прославившаяся сказанной сразу после назначения фразой «Я была с президентом во все его критические дни», натуралистически созвучной рекламному слогану гигиенических прокладок.
Вопрос для человека, ничего не подозревавшего был, что называется, «на засыпку»:
— Евгений Вадимович, как же мы теперь будем жить?
— Не понял, Виктория Александровна.
Нужно заметить, что с ней мне мало приходилось общаться, и я, мне казалось, был последним человеком в АП, с кем ее тянуло бы обсуждать экзистенциальные проблемы.
— А-а, вы ничего не знаете? Ааа, вас же не было. Нас сейчас собрал Борис Николаевич и объявил об отставке Черномырдина[324]!
— А кто вместо?
— Кириенко из Минтопэнерго[325].
Повесив трубку, подумал, как же нелепы были мои слова «у нас впереди последний спокойный год». А ведь догадывался же…
Незадолго до того ко мне, как всегда, «почти вбежал» Березовский. Тоже, как всегда, отказавшись от церемониального чая, без обиняков выстрелил:
— Черномырдина надо снимать. Он больше не тянет.
И уставился, ожидая реакцию. Адекватно отреагировать было трудно: совсем недавно Ельцин сказал: «На выборы в 2000 году я не пойду… Правительство Черномырдина нужно сохранить на следующий год… Я внутренне определился с преемником». Из этого ясно следовало, в чью пользу определился президент — Черномырдин.
И все последние месяцы Березовский демонстративно «нес в массы» идею: Черномырдин — наследник. Порой он повторял это так некстати, но настойчиво, что, казалось, его цель — утопить явного фаворита. Но его СМИ работали на Черномырдина и против других возможных претендентов, его бизнес развивался благодаря поддержке премьера.
И вдруг — такой внезапный поворот. Я промямлил что-то невнятное и, проводив стремительного гостя, стал думать.
Могло быть два варианта:
а) Ельцин, а скорее — его ближний круг, решил, что стране нужен новый курс и новый перспективный лидер;
б) надвигается экономический шторм, и Черномырдина решено вывести из-под удара, чтобы в нужный момент вернуть в качестве спасителя Отечества — отличная стартовая позиция для кандидата в президенты[326].
В первом случае в премьерское кресло сядет масштабный и авторитетный политик.
Во втором — кто-нибудь, с кем можно связать надежды, но и кого не жалко положить на жертвенный алтарь.
Теперь ситуация прояснилась — надвигается шторм. Черномырдину предстоял отчет перед Думой, и можно не сомневаться, что там ему будет нелегко. Стало понятно, почему как раз в те дни, когда ко мне забежал Березовский, Кириенко удостоился аудиенции у Ельцина, вызвавшей тогда недоумение: не по чину…
Предположение косвенно подтвердилось на встрече с Ельциным. На вопрос, нужно ли кадровикам АП помочь молодому премьеру в формировании команды (у нас была проделана немалая работа по подготовке кадрового резерва), президент отчужденно ответил: «Не надо. Пусть сам». Несколько позднее Кириенко предоставили право вести экономическую политику без согласования с АП. На первый взгляд — жест доверия. А приглядись пристальнее — фигура отмежевания.
Кириенко предстояло воевать почти в одиночку. Утверждение его кандидатуры в Государственной думе растянулось на целый месяц — драгоценное время, которого и так в обрез, таяло в парламентских баталиях. Предложенная им программа была по обстоятельствам антикризисной и в первую очередь отвечала на вопрос, как нормализовать государственные финансы. Они к тому моменту уже не «пели романсы», а заходились в предсмертном хрипе. Отток по разным оценкам составил от 2,5 до 7,5 миллиардов долларов. Денежная система пошла вразнос: процентные ставки по ценным бумагам росли, а курс рубля сильно упал. Обслуживание скрытого в ГКО и ОФЗ долга требовало все больше денег.
У Кириенко было немного способов выправить ситуацию: девальвировать рубль, обесценив государственные долги и обязательства; сократить расходы бюджета, урезав надежды всех, питавшихся от этого пирога: учителей и военных, чиновников и пенсионеров; значительно увеличить поступления в бюджет.
