Чтобы избавить их от ненужных контактов с прессой, я с несколькими сотрудниками устроил административную суету у входа в VIP-зал скудного в те годы аэропорта «Шереметьево». Корреспонденты поняли, что их обманули, когда врачи в машинах, поданных к трапу, уже направлялись на дачу Ельцина. Там же находились Чазов, Акчурин, руководитель медицинского центра Управления делами президента Сергей Миронов, директор Центра гематологии Андрей Воробьев, директор Института клинической кардиологии им. Мясникова Юрий Беленков и другие.
Мы с Кузнецовым и Крапивиным дожидались окончания решающего консилиума внизу. Вышедшие специалисты сказали, что причин откладывать операцию нет. Она начнется завтра в 7 утра.
В 06:30 привезли врачей. В 06:42 в больницу прибыл президентский эскорт. Было еще темно, прохладно (около 7 градусов). В пальто и меховой шапке Ельцин выглядел почти величественно. И тут меня, никогда к нему не питавшего особых личных симпатий, в сердце кольнуло: посмотрев мне в глаза, он вдруг улыбнулся какой-то детской улыбкой, в которой были и небрежно-лихая храбрость, и затаенный страх одновременно[298].
— Все будет в порядке, Борис Николаевич.
Он только молча кивнул и пошел вслед за врачами.
Я вернулся в «свой» кабинет, просмотрел последнюю оперативную информацию — ничего подозрительного, никакого ажиотажа (верной приметы утечки информации). Проверил в очередной раз, как организована охрана — тут работали мастера экстра-класса, которые свою работу знали в совершенстве.
Перед операцией Ельцин подписал Указ № 1534 «О возложении на Председателя Правительства Российской Федерации Черномырдина В. С. временного исполнения обязанностей Президента Российской Федерации». Конституция соблюдена.
С этого момента все время прокручивал в голове, что мне предстоит сделать для выполнения поставленной задачи — обеспечить управление страной в эти часы из единого центра. Ответ вроде бы звучал просто: Черномырдин должен быть рядом. А что, если заупирается? Лучше бы не упирался…
И самое главное. А что, если операция не станет успешной?
Рядом с операционной была оборудована просторная комната, в которую на большие экраны выводилась трансляция из операционной, где кроме пациента и медицинской бригады находились только Чазов и Беленков, периодически заходивший с последними новостями.
В комнате находились врачи-консультанты, участвовавшие в консилиуме. И мы, отвечавшие за безопасность государства и президента.
Все этапы — вскрытие грудной клетки, изготовление пяти шунтов из бедренной вены и внутренней грудной артерии, вшивка шунтов в обход суженных участков сосудов сердца — видны на больших экранах, как в каком-то брутальном кинофильме. Эти тянувшиеся часы погружения в хирургическую технику были тяжелы, но, когда сердце президента остановили, я даже боялся смотреть на супругу и дочь, Наину Иосифовну и Татьяну. Как же мучительны были для них эти минуты и часы!
Обстановку разряжали только комментарии Воробьева, Миронова, Дебейки, что все идет по плану, что непредвиденных осложнений нет.
Операция началась в 07:00. В 08:20 — вскрытие вен. В 08:35 — вскрытие грудной клетки. В 10:08 началась операция на сердце. В 11:09 операция на сердце закончилась. Наступил критически важный момент — запуск сердца больного. Оно заработало немедленно! Не нужно было понимать что-либо в медицине — достаточно видеть лица врачей.
В 11:35 приехал Чубайс, в 12:20 — Черномырдин.
Вся операция завершилась в 13:50.
Вскоре Акчурин, блистательно справившийся с огромным психологическим давлением и выполнивший операцию на высочайшем профессиональном уровне, уже устало принимал поздравления и восторги.
— Виктор Степанович, — попросил я Черномырдина, — ты не мог бы подъехать еще раз вечерком, проведать президента.
Премьер внимательно на меня посмотрел и, кажется, все сразу понял.
— Да, только на пару часов отъеду и вернусь.
Этот вечер и эту ночь мы провели втроем — Черномырдин, Акчурин и я. В хорошей компании, за хорошо накрытым столом в «моей» штабной комнате время пролетело незаметно.
Прекрасный рассказчик, Черномырдин вспоминал, как по просьбе семьи президента личным примером (операцию АКШ ему выполнили еще в 1988 году) убеждал Ельцина не тянуть с принятием решения. В неформальной обстановке он не выдавал тех блистательных и парадоксальных фраз-афоризмов, которые принесли ему славу создателя жанра «косноязычного красноречия» и превратили, по моему глубокому убеждению, в одного из гениев русской словесности (говорю без малейшей иронии).
Раскрепостился и Акчурин. На нем же была огромная ответственность, и теперь, когда дело сделано, с удовольствием рассказывал свои «случаи из практики», не забывая поминать при могущественном премьере отдельные материальные обстоятельства, стеснявшие жизнь российских медиков. Черномырдин кивал и, как показали некоторые последовавшие решения, все запомнил.
В соседней комнате ночь провел «ядерный чемоданчик» — в компании нелюдимых поджарых офицеров в черном, глядя на которых я вспоминал описание стражей Лабиринта в романе Болеслава Пруса «Фараон». И типажно, и функционально те и другие совпадали, что рождало вопрос: или во все времена под хранение главных сокровищ подбирают таких людей, или хранение главных сокровищ выстругивает людей по одному лекалу. Компанию им составили сотрудники Службы безопасности президента…
В 05:56 утра Ельцин открыл глаза и прохрипел:
— Указ!
— Борис Николаевич, все в порядке. Не волнуйтесь.
— Указ!
В почти бессильную руку вложили авторучку. Текст заготовленного указа пододвинули поудобнее. Тяжело, да он и здоровый-то ставил подпись словно по металлу гравировал, в 06.00 Ельцин поставил свою подпись на документе, завершившем недолгое президентство Черномырдина и мой «ночной директорат» — Указе № 1535 «О прекращении временного исполнения Председателем Правительства Российской Федерации обязанностей Президента Российской Федерации». Легко заметить, что оба упомянутых указа идут номерами друг за другом и, следовательно, ни один документ Черномырдин в качестве и. о. президента не подписал. Его аппаратная культура в эти часы вообще была выше всяких похвал.
Примчался Чубайс. Как обычно, предельно конкретен и прагматичен. В его портфеле было еще два президентских указа.
Первый (№ 1536) до этого обсуждали и признали полезным для укрепления исполнительской дисциплины: «О мерах по совершенствованию организации контроля и проверки исполнения поручений Президента Российской Федерации». Документ усилил роль Главного контрольного управления АП и его руководителей (сначала Кудрина, потом Путина).
Но вот Указ № 1537 стал для меня полной неожиданностью: «О Дне согласия и примирения». Большевистский праздник 7 ноября объявлялся почему-то Днем согласия, примирения и чуть ли не братской любви, а предстоящий год — соответственно, годом согласия и примирения. Чубайс пояснил: «Мы должны отнять 7 ноября у коммунистов». Я сразу и не нашел, что ответить. А ответ простой: не отнимать 7 ноября нужно у коммунистов, а прибивать их к этой дате намертво, объясняя трагическую ее роль в нашей истории, преступную суть установившейся в результате власти. Я растерялся, а обессиленный президент, которого Чубайс тоже застал врасплох, тем более не был в состоянии это анализировать и обсуждать. Так и родился этот недолго поживший праздник-уродец. Потом для обоснования ноябрьских праздников вернулись к Смутному времени, но дату единства назначили на 4-е число, к чему опосредовано оказался причастен мой двоюродный брат Андрей Зубов, первым это предложивший.
Через пару дней Ельцин перебрался в «кремлевскую» Центральную клиническую больницу (ЦКБ), а наш штаб был упразднен.
9 ноября в Кремле Наина Ельцина устроила камерный прием, своего рода уютный товарищеский завтрак, на котором трогательно поблагодарила всех участвовавших в этих драматических событиях.
