В ответ он хлопнул дверью. Замок не сработал. Дверь оставалась открытой, но бежать за ним не было сил. Алена рухнула поперек кровати и разрыдалась в голос. Где-то подле нее, но в параллельной реальности, надрывался телефон, но она не желала отвечать на звонок. Это звонил не тот человек, чей голос ей бы хотелось услышать. Тот не позвонит.

Алена хлопнула дверью такси и направилась в парадную, но на входе столкнулась с Лидкой: школьная подружка выгуливала двух детей, мал-мала меньше.

— Привет.

— Привет.

— Слышала, ты беременна?

— Да.

— Как там в Америке?

— Хорошо.

Лидка задавала вопросы. Алена не отвечала. Бросала лишь общие фразы и наконец сумела распрощаться с назойливой знакомой и войти в подъезд. От матери она уже знала, что все привезли, все установили и все работает. От мужа она успела узнать, что в ее бизнесе ничего не работает. Она орала на него, наплевав на таксиста:

— Ты что, не понимаешь, что нас оштрафуют за такое?! Вот куда ты полез?! Да мне плевать, что она там умирает. Я в токсикоз еще и училась. А вы с Юркой могли неделю потаскать коробки. У меня нет соответствующих документов. Это не выгулять собачку. Это детская рабсила!

— Прекрати орать на меня! — прорычал Дима в трубку. — Я вообще не обязан заниматься твоими коробками. Если ты не можешь обеспечить бесперебойную работу магазина на время отпуска, то не езжай в отпуск. Я зашиваюсь на работе, которая нас кормит и о существовании которой ты, кажется, забыла. Хайскуллеры не дети, и если они за двадцатку упакуют пару посылок, дядя Сэм не будет на тебя в обиде. А я буду, если вместо спасибо еще раз услышу подобное…

— Извини, — выдохнула Алена в трубку.

— Как ты? — спросил тут же Дима. — Все в порядке? Ты же так нервничаешь не из- за каких-то чертовых ошейников. Мать недовольна стиралкой или что?

— Ничего. Гормоны. Наверное… Знаешь, он толкаться начал сильно.

— Ну и зачем ты мне это сказала? Я и так уже, как в детстве, на календаре крестики ставлю до твоего возвращения, Снегурочка. Ты там хоть тепло одета? У вас летние заморозки передавали…

— Я не мерзну. Меня приодели. Ну, ладно, мы уже почти приехали. Пока.

Она не смогла сказать привычное: «Ай лав ю хани», потому что сейчас она его ненавидела. Всем сердцем — какого черта она притащила его тогда в номер! Сидел бы и крутил дальше свои кольца. А она бы нашла в Питере работу и… Когда Стас бы наконец понял, что любит ее, она была бы для него свободной.

— Чего у тебя глаза красные? — спросила мать с порога.

Так она и скажет, что ревела полдня.

— От табака, наверное. В городе ужасно накурено. Или у меня просто чувствительность сейчас повышенная. Я и решила вернуться на день раньше.

Она первым делом открыла ноутбук и проверила рабочий сайт. Нажимая на клавиши, она шевелила губами, произнося единственный английский глагол, который отвечал сейчас ее состоянию — to hate — она действительно ненавидела всех и вся. Своего мужа, свой бизнес, свою учебу и даже — своего ребенка. Она выглянула в окно кухни — из него виднелась река и кладбище за ней — вот бы пойти и утопиться. Жить дальше не было никаких сил.

Алена шарахнула крышкой ноутбука, не заботясь о целости экрана. Вскочила из-за стола и на вопрос матери, что случилось, ответила, что идет спать. Но ей просто хотелось побыстрее сорвать с себя одежду, к которой прикасался Стас. Она прошла голой в ванную и запихнула всю охапку в новую стиральную машину.

— Алена, ты чего в таком виде?

— В каком виде, мама? Я ложусь спать! У тебя кто-то в окна третьего этажа подглядывает? В Штатах я всегда голой по утрам хожу.

— Сейчас вечер…

— У меня утро!

Алена забралась под одеяло, хотя и понимала, что не уснет: грудь ныла, живот тянуло, ноги стыли, сердце билось в грудную клетку затравленным зверьком… Ну что она ждала от этой ночи? Она хотела Стаса! И ничего больше… Если бы Руссков ограничился сексом и улыбкой, она бы проглотила обиду, и они бы разошлись по собственным жизням, может, чуть-чуть вздохнув по упущенным возможностям. Но сейчас, после его признания, когда все встало с ног на голову, разве сможет она спокойно запрыгнуть в колесо своей новой американской жизни? Стас прав — она не сможет подпустить к своему телу Диму, не сможет…

Не ехать, наплевать на чувство долга и стыда. Пусть даже от нее отвернется ее собственная семья, но зато будет Стас. Он наконец-то у нее будет. Со своим жутким бизнесом, неумением парковаться в центре города, с дурацкими подколами, даже с жуткими воспоминаниями про заколку — но зато будет кофе с пенкой, заваренный только для нее, и ночью Станислав Витальевич наконец перестанет накрываться с головой, а если и будет тянуть одеяло, то только ей на нос…

Алена потянулась за телефоном. И почти набрала номер, чтобы закричать: Я твоя! Нанимай адвоката. Освободи меня от Думова и от всего остального кошмара последних пяти лет. Но на последней цифре рука ее сорвалась, потому что Алена почувствовала толчок в бок. Она бросила телефон на пол — благо кровать была низкой — и сжала живот обеими руками:

— Стас лучше Димы. Ты даже не узнаешь, что он тебе не отец, — проговорила она почти в голос.

Потянулась за телефоном, но тут вошла мама.

— Ты звала? — спросила она.

— Я говорила с сыном. Мама, можно мне поспать?

Поговорить со Стасом удастся только вне дома. Она сейчас полежит, а вечером пойдет подышать свежим воздухом. Но вечером ее перехватил Дима:

— Пришел счет из университета. Ты уверена, что потянешь четыре курса?

Он сейчас переведет шестьдесят тысяч баксов за ее обучение, которые университет уже не вернет. Если говорить ему о том, что она не возвращается, то прямо сейчас.

— Чего молчишь? Думаешь? Тут можно через две недели оплатить…

— Давай через две недели! — ухватилась Алена за спасительную соломинку.

— Хорошо. Я лично считаю, что два курса тебе выше крыши во время беременности. Но ты делай, как знаешь. Я не буду тобой командовать. Твоя жизнь — твое решение.

— Я подумаю.

Да, ей о многом надо подумать — как сделать так, чтобы не обидеть Диму. Этот ребенок не был нужен ни в Америке, ни здесь — зачем она его сохранила, зачем? Столько ведь дел — учеба, бизнес… Любовь, в конце концов… Дима хороший, но ведь она его не полюбила, так и не полюбила, потому что не сумела или даже не пыталась освободить свое сердце от другого.

— Я ненавижу вас, Станислав Витальевич! — прорычала она в подушку уже под утро. — Зачем вы признались в любви, зачем…

Но за любовь борются, а не сидят у телефона и ждут: позвонит, не позвонит… Точно на ромашке гадает. Все просто. Нет ничего простого и не может быть. Он не понимает. Он еще и передумает брать ее с чужим ребенком, а она обрубит сгоряча все концы.

— Какие у тебя планы? — спросила мать на следующий день.

Не было у Алены никаких планов. Не было. Даже с Полиной не хотела встречаться. Или надо уехать в город — чтобы отвлечься.

— Я вернусь вечером. Или ночью. Возьму такси, — сообщила она, отправляясь в театр.

Мать ничего не сказала. Дочь выросла, замужем — что тут уже скажешь!

Алена сидела в темном зрительном зале и теребила длинную кофту, потому что хотела сжимать пальцы Стаса, как когда-то давно, в другой — такой простой — жизни. Нынешняя жизнь ужасна… После спектакля они отправились в клуб — и сердце снова сжала тоска: они были здесь с Димой, и в тот миг она считала его спасителем, сейчас же он был ее могильщиком.

Алена невпопад отвечала на вопросы Полины, краем уха слушала музыку. И постоянно поглаживала телефон, который одним звонком мог обрубить все связи с прошлым, но мог лишить и будущего. Кто этот Станислав Витальевич, она же его не знает… Она закрывала глаза и могла спокойно представить, что делает сейчас Дима, но Стаса, взбивающего в чашке пенку, больше не существовало — у него в новом офисе кофейный аппарат. Сколько у него сейчас денег — не поймешь. Костюмы он всегда покупал представительские в счет фирмы. Правда, совершенно не умел их носить, а сейчас научился. И деньги ок давал всегда, не считая. И плевать, что потом им нечем было оплатить товар… Нет, тут она врет. Он не раскидывался деньгами фирмы, он просто не считал личные деньги при ней.