Но Стас лишь притворялся спящим. Его руки, точно крылья гигантской птицы, сложились за Алениной спиной. Он держал ее крепко, то притягивая к себе, чтобы поймать губами грудь, то откидывая назад, чтобы запустить пальцы под короткие завитки и вырвать из ее груди стон наслаждения. А потом, не спрашивая разрешения, он бросил добычу на подушки и, вдыхая каждый ее вдох разгоряченным ртом, топил их головы в мягких подушках. Алена держала его за плечи, отрывая от своей влажной груди, наглаживала дрожащими пальцами его напряженные бицепсы, держа тело в миллиметре от своего живота.

Держала, пока могла, пока были силы контролировать ситуацию, а потом, когда Стас подавил стон, зарывшись в длинных волосах, прикрывших правое плечо, Алена могла лишь вяло гладить его по спине и целовать в волосы — о том, чтобы скинуть его с себя не шло и речи. Она, наоборот, испугавшись такой своей мысли, прижала к себе Стаса обеими руками.

— Леночка, ты давно приковала меня к себе… Не мучайся.

Он пробурчал это ей в плечо, потом приподнялся и снова поцеловал в грудь. Осторожно, точно боялся повредить тонкий стебелек нераспустившегося цветка. Но ее грудь не опадала — не могла опасть. Соски теперь почти всегда оставались твердыми.

— Какая же у тебя красивая грудь. Зачем ты лишила ее ребенка?

Алена зажмурилась. Как же противно ему лгать. Но сказать сейчас правду — это как дать пощечину ни за что…

— Я кормила первый месяц, а потом с учебой делать это стало проблематично…

— Лена, какой смысл в твоей учебе? — Стас наконец перекатился на соседнюю подушку, но оставил руку у нее на груди. — Если уж ты решила рожать…

— Это случайный ребенок, — вырвалось само собой в качестве оправдания. Ей так не хотелось, чтобы Стас думал о ней плохо. — Мы его не планировали, и теперь я пытаюсь совместить несовместимое…

— Бедная моя девочка, — он прошелся рукой от груди до губ и накрыл Алене ладонью глаза. — Отдыхай. Про твою учебу подумаем потом. И решим, нужна ли она тебе вообще. Пушкина ты, кажется, еще в школе изучила на… — Стас вдруг замер, и Алена услышала еле сдерживаемый смешок. — На двойку с минусом. Не смей больше читать мне стихи. Я с некоторых пор ненавижу А Эс Пушкина…

Алена сжала губы в горькой усмешке, ах да, Александр Сергеевич… И Стас, будто почувствовав ее мысли, навалился ей на грудь и стиснул обеими руками.

— Никому тебя не отдам, никому… Ты — моя. Наконец-то ты моя. И только моя!

Он поцеловал ей ямочку на шее и вдруг грубо подтолкнул к краю кровати.

— Бегом в душ. А я постелю нам. И голову не мой. Долго.

Ноги снова не гнулись. Алена с трудом добрела до ванной комнаты и с еще большим забралась в саму ванну. Душ в руке дрожал, но она все же смогла, удерживая волосы на затылке, ополоснуть себя. И лишь когда Стас раскинул для нее полотенце, Алена заметила на полочке квадратик шапочки для душа. Какая же она дура! Но пусть дурой она будет только в этом. С этим мужчиной она не ошиблась и нет ничего лучше, как завернувшись в полотенце, точно в кокон, лежать у него на плече.

— Лен, ты сейчас стоя уснешь. Я, кстати, тоже. Дуй в кровать!

И он в последний раз прошелся полотенцем по ее сухому телу и подтолкнул к двери.

— Я быстро.

Она юркнула в кровать. Почти чистую и точно ледяную. Ее заморозила мысль о грядущем пробуждении от прекрасного сна. Но пока мысль не материализовалась в реальность, можно прилечь на плечо любимого и прикрыть в блаженстве глаза.

— Лен, я же говорил, что тебя надо покормить, — усмехнулся Стас, опуская руку на ее урчащий живот.

Он погладил его пару, и, когда вернулся к груди, Алена с трудом сдержала вздох облегчения. Ребенок возмущался поведению матери, и Алена испугалась, что Стас почувствует толчки и обо всем догадается.

— Засыпай, моя девочка. Утром я тебя накормлю.

Он еще хотел что-то сказать. Или это Алена хотела еще хоть что-то от него услышать, но в тишине, не прошло и минуты, раздавалось уже лишь его мерное дыхание. Стас провалился в сон, и как надеялась Алена, счастливый. Сама она лежала улыбаясь и то и дело трогала Стаса за плечо, будто проверяла, что он ей точно не приснился.

Нет, он был реальным. И эта реальность ее пугала. Она не знала, что с ней делать и потому сейчас просто улыбалась, глядя в светлеющий потолок. Сон не шел. Алена окончательно проснулась. Но и просто лежать рядом со Стасом было хорошо. Вдруг она вспомнила, что слишком долго лежит на спине, и решила повернуться на бок. Однако Стас, не просыпаясь, уловил ее движение и водрузил тяжелую руку ей на плечо, напоминая, что никуда не отпустит. Эта тяжесть была приятной, но к ней следовало еще приноровиться. Или пережить. Привыкать к ней не стоило.

Алена опустила на живот руку и стала наглаживать, будто просила у сына прощения. И он, то ли прощая, то ли наоборот с укором, вдруг пнул маму в палец. От неожиданности Алена чуть не вскрикнула. Сын подрос, и его шевеления перестали быть просто бабочками в животе. А живот ее теперь не просто живот, а человек: наполовину она, наполовину Дмитрий Думов.

Стас заворочался, откинул руку на соседнюю подушку, а сам перевалился на Аленину и уткнулся носом ей в волосы. Алена с трудом подтянула к лицу край одеяла, чтобы утереть немые слезы.

— Лена, я же небритый, — воспротивился Стас утреннему поцелую.

Но не так, чтобы очень сильно — просто взял инициативу в свои руки и в свои губы.

— Если ты не боишься щекотки…

Алена в ответ лишь крепче прижалась к нему, трогая щекой утреннюю щетину. Или уже почти обеденную. Ей даже не хотелось смотреть на часы, ведь город сам ворвался в их жизнь непрошенным шумом. Алена подтянула одеяло и накрыла их обоих с головой.

— Снова спать? — усмехнулся Стас, касаясь губами ее носа.

— Ты сегодня не укрывался с головой, непорядок. Надо исправить! — улыбнулась Алена, прикрывая рукой щетину на подбородке, чтобы чувствовать одни губы.

— А ты уверена, что мне было чего прикрывать ночью? — Глаза Стаса смеялись даже в искусственно созданной одеялом ночи. — Я, кажется, потерял вчера голову… Да и ночь мы с тобой прогуляли. Это не кажется, это точно.

Ночь прогуляли, утро проспали, день пропрятались под одеялом…

— Лена, это твой телефон.

Стас подтолкнул ее голову плечом, но Алена лишь сильнее прижалась ухом к его спокойной уже груди.

— Лена, что за дурь!

Он сам сел и скинул с обоих одеяло.

— В Америке сейчас ночь! — почти выкрикнула Алена. — Это точно не бизнес, а остальное подождет. Но, мне кажется, даже бизнес ждет. Скажи, ты отменил все еще вчера, да? Заранее?

Стас кивнул и усмехнулся.

— Я думал, что буду пить. На больную голову бизнес не делают. Мой телефон выключен.

— Считай, что мой тоже…

— Лена, это может быть мама…

Алена знала, что это мама и не хотела говорить с ней. Но Стас, не выдержав, вылез из кровати и швырнул ей в руки рюкзачок. Под этим взглядом невозможно было не перезвонить домой. И говорить было невозможно.

— Мам, я не говорила тебе, во сколько приеду. Нет, я еще в городе. Я приеду завтра ближе к вечеру. Мам, у меня дела в городе и я не должна тебе отчитываться. Вот не надо только за Диму переживать, договорились? А тут вообще ничего не надо. Все оплачено: тебе только дверь надо им открыть. Они все подключат. Мам, не начинай по новой… Мам, я никого не напрягаю, ясно? А мне плевать! — уже орала Алена в трубку. — Я безумно рада, что она вовремя послала твоего придурка-сына! И знаешь, я скажу Максу, что не надо приезжать во Франкфурт. Я не хочу его видеть, вот просто не хочу!

Мать первой повесила трубку, а Алена прижала телефон к груди и рухнула лбом на подставленное Стасом плечо. Она испугалась, что он сейчас примется ее отчитывать, но он лишь приобнял ее рукой и замер. Плакать сразу расхотелось — за что ему-то портить настроение?!

— А Максу ты действительно позвони заранее и скажи, что встреча отменяется.