— Я не думаю о плохом. Оно само думается. Страшно. Это, наверное, уже никогда не отпустит. Это, наверное, и есть родительская любовь. Нет?

— Не знаю.

Пришел врач поздравить состоявшуюся маму и сообщить, что вечером она может идти домой.

— Ребенка, надеюсь, выписывают? — спросил он с улыбкой.

Алена пожала плечами.

— Еще не знаем.

— Ладно. Тогда подпишу твои бумаги в обед.

Степашку наконец вернули. Минут через двадцать пришла их педиатр сообщить, что с малышом все хорошо. Только есть желтушка, и она ждет их у себя в офисе в четверг к десяти часам утра.

— Если бы я доходила шесть дней, ничего бы не было, — прорычала Алена тихо.

Но Дима все равно оглох от озвученного женой обвинения. Наверное, поэтому его голос прозвучал так громко:

— Лена, я тоже читал о новорожденных! Она у всех есть, эта желтуха. И не факт, что это из-за нашей прогулки. И посмотри, какой он уже огромный. Отходи ты еще неделю, так бы легко не родила слоненка.

— Легко? Это было, по-твоему, легко? — чуть ли не выкрикнула Алена.

Дима вздрогнул.

— Я не так выразился. Было бы еще тяжелее, а тут у нас, можно сказать, экспресс- метод получился. За шесть часов вместо десяти. Лека, ну не надо на меня так смотреть. Ты уже родила. Ты молодец. И я тоже не оплошаю. Я буду хорошим отцом. Я постараюсь им быть, чтобы у тебя не было ко мне никаких претензий.

Алена отвернулась. Он тоже — к люльке.

Педиатр подняла жалюзи и велела держать распеленатым на солнце. Последние часы в больнице Дима простоял с сыном в коридоре, потому что солнце переместилось на другую сторону здания. На руках держать ребенка ему не разрешили — выкатили люльку. Уронит? Да сейчас! И, наплевав на больничные порядки, он заносил сына к матери все же на руках.

— Лена, тебе помочь одеться?

— Я справлюсь. Занимайся Степашкой.

В люльке малыш казался большим, на руках — маленьким. В комбинезоне — вообще утонул. В автокресле Дима с трудом нашел у сына плечики, чтобы расправить на них ремни безопасности.

— Лена, теперь мы должны в разы осторожнее водить? — сказал он, ставя кресло на базу на заднее сиденье Форда. — Может, что-нибудь посолиднее купим? Хотя бы Хонду-Пилот, если не Лэндровер. Лен, мы можем позволить себе танк. И это ради безопасности ребенка.

— Дима, садись уже за руль.

Он сел, пристегнулся и уставился через лобовое стекло на больничные корпуса. Как-то до сих пор не верилось, что самое страшное позади. Все живы, почти здоровы — жизнь только начинается. Взрослая жизнь. По-настоящему взрослая.

Первая ночь дома прошла на ура. Вторая — уже со скрипом. Дима сварил себе двойной кофе, чтобы сесть за руль. Он терпеть не мог Форд, но жена уперлась рогом — ехать только на ее машине, потому что в ней правильность установки автокресла проверена полицией. Ладно, что уж… Она спит еще меньше, чем он. Пусть хотя бы не нервничает на пустом месте. Он отрубается сразу, как принесет ей малыша из люльки, которую они поставили в своей спальне. В кроватке Степашка лежал от силы минут пять. И то только потому, что Диме захотелось включить для него музыкальный мобиль, хотя головой он и понимал, что малыш пока не дорос до него.

— Хорошо, что кровать широкая, — улыбался Дима сквозь сон.

Уносить малыша после кормления обратно в люльку у него не было сил. Днем Дима еще и работать пытался. Отпуск отпуском, а доставать его звонками не переставали.

— Может, ты на работу все же пойдешь? — спросила его жена, и тон Алены ему не понравился.

— Посмотрим. Может, с понедельника выйду, если будешь справляться без меня.

Пока она не поменяла еще ни одного подгузника. Он не разрешал. Еще и сидел, как полный дурак, подле окна и щурился на солнце, пока малыш принимал солнечные ванны. И все равно в четверг врач покачала головой:

— Я не ожидала такого прогресса за два дня. Он слишком желтый и слишком много потерял в весе. Вот вам направление. Немедленно езжайте сдавать кровь.

В машине они не разговаривали. Краем глаза Дима заметил, как Алена сжала переносицу. Нельзя реветь — надо быть сильными. И силы потребовались, когда он опустился на колени подле кушетки, держа для медсестры маленькую пяточку между большим и указательным пальцами. Иголка вошла ему в сердце. Он зажмурился, но уши закрыть было нечем. Руки тряслись — пустышки у них не было, и Дима поспешил положить сына в расстегнутом комбинезоне на грудь матери, хотя сама Алена показалась ему сейчас белее белого бодика малыша.

— Лена, все будет хорошо.

Днем он сам не выдержал и убежал во время кормления в другую комнату, сел в кресло и, то и дело жмурясь от подступавшим к глазам слез, уставился в черный монитор. Билирубин находился на верхней границе. Завтра снова на анализ и — нет, Дима не хотел думать про больницу.

— Чего вы так нервничаете?! — попыталась успокоить их врач на пятничном приеме. — Это всего лишь лампа. Мы не можем с такими высокими показателями лечить вас дома.

— Дайте нам еще один день, — умоляюще посмотрел на нее Дима.

— Пик приходится на пятый день, а у вас билирубин уже семнадцать… При допустимом максимуме шестнадцать.

Алена молчала всю дорогу. Потом закрылась в спальне, куда Дима вошел без стука.

— Чего вот ты ревешь? Корми его каждые полчаса, как сказали. Или я возьму смесь!

Алена села и уставилась на него невидящим взглядом.

— Из меня льется молоко. Он не хочет есть. Десять минут, и засыпает. У меня вся грудь мокрая. У меня достаточно молока, слышишь? Или нет?

— Я слышу! Не ори. Ребенка разбудишь.

— Ты не ори! Достал уже меня со своей смесью! Меньше интернета читай и с матерью меньше общайся!

В субботу они были в лаборатории первыми. Медсестра взяла сначала одну пяточку, но заметив синяк, перешла на другую. Они не поехали домой, зашли перекусить в открытое кафе и поставив автокресло на козлы, отправились на прогулку по тихим улочкам, подставляя февральскому солнышку личико сына. Там их и застал звонок врача.

— Езжайте в больницу. Я больше не даю вам и часа, — услышал Дима из телефона.

Он сунул его в карман и повернулся к жене, которой ничего не надо было объяснять.

— Лена, это всего лишь лампа! — сказал он, ткнув ее мокрым лицом себе в грудь.

Поехали домой за вещами. Ребенок спокойно спал в автокресле, и они не стали трогать его.

— Дима, ты ведь останешься? — вцепилась Алена в мужа на пороге больницы.

— Если меня оставят.

Ребенка снова кололи, он скова плакал, снова пытался есть, но мгновенно засыпал, и медсестра перекладывала его с материнских рук на подстилочку в инкубатор.

— У нас нет отдельных палат, — повернулась она к Диме. — Пока к вам никого не подселили, можете оставаться. Но будете обязаны уйти в любое время дня и ночи, если попросят.

Он кивнул и перевел взгляд на жену. Снова белая, как смерть.

— Лена, ляг, поспи.

— Не могу.

Она могла, кажется, только плакать. И плакала, отвернувшись к стене. Медсестра отвела Диму в сторону и зашептала:

— Это гормоны, это нормально. Не надо ее успокаивать. Выплачется и ей сразу станет легче.

А ему как быть? Отвернуться к инкубатору и смотреть на свет лампы, пока не появится резь в глазах? Или это все же слезы? И ему тоже можно и нужно плакать? Вдруг станет легче. Как же он ненавидит больницы! Все они одинаковы!

— Лена, билирубин начал падать. Это только время. Пару дней и нас отпустят. Это не смертельно. Степашка здоров. Хватит реветь!

Он сидел рядом с ней в жестком кресле. Вторую кровать трогать запретили. К счастью, второго пациента в палату так и не подселили. Алена ничего не ответила и снова отвернулась.

— Лен, я в Питер звонить не буду. Не хочу головомойки.

— Не звони, — буркнула она.

Среди ночи к ним заявилась новая медсестра и включила свет.

— Вы должны его будить, даже если ребенок спит. Сейчас ему надо есть как можно чаще.