— Дима, — она говорила тихо, боясь не только слов, но и звука собственного голоса. — Я долго тянула… — она и сейчас тянула каждый звук. — Нет, не нужно ничего объяснять. Я просто… Дима, я хочу, чтобы мы развелись.

Он не изменился в лице, точно она сказала ему на китайском непонятную белиберду.

— Дима, ты меня слышишь?

Он откинулся на спинку стула.

— Слышу. Что случилось?

Алена опустила глаза.

— Дима, я люблю другого.

— И что? Ты меня никогда и не любила.

Откуда такое слоновье спокойствие? Что она говорит не так?

— Что случилось? — повторил он.

— Я хочу за него замуж.

— И?

— Что «и»? — Алена наконец подняла на Диму глаза. — Мне нужен развод. Больше мне ничего не нужно. Никакого раздела имущества. Ничего.

— Лена, ты совсем ку-ку? — он постучал по столу. — У нас ребенок, ты забыла?

— Он готов его воспитать.

Она не могла смотреть ему в глаза — может, и хотела, но не могла. Может, и не хотела. Лицо горело, но в груди было холодно и пусто.

— Кто он? Откуда он вообще мог взяться?

Алена уставилась на пальцы Димы, которые согнутыми лежали на столе.

— Дима, он не взялся, он не пропадал, он всегда был… Это… Это Стас.

— Надо было самому догадаться. Ступил.

Дима поднялся и прошел мимо нее в коридор. Она осталась сидеть и вскоре услышала, как тихо закрылась дверь его кабинета. Тогда Алена схватила со стола салфетку и вытерла подмышки. Боже, кто сейчас тупит?

 — Дима! — открыла она дверь кабинета после тихого стука.

— Лена, у меня завтра серьезный митинг с маркетингом и кастомерами, — ответил Дима, не поворачивая головы из кресла. На столе уже светился экран. — Мне нужно к нему подготовиться.

— Ты не хочешь поговорить?

— Не сегодня. Закрой, пожалуйста, дверь.

Она исполнила его просьбу. Или тихий приказ. Голос его был тверд, как никогда. И тих, будто он боялся разбудить сына. Наверное, действительно боялся. И не только этого.

— Лена, давай я приеду! — почти закричал Стас в телефон, и Алена поморщилась.

Она вышла из дома и отошла к дороге, куда Дима, приехав с работы, выкатил мусорные баки. Она не боялась, что муж услышит их разговор. Она тоже боялась разбудить сына. И ей хотелось вдохнуть свежего воздуха. Так сильно, будто она всю зиму просидела взаперти.

— Стас, Дима почти американец. Он не русский мужик. Сейчас он будет взвешивать каждое свое слово и контролировать каждое свое действие. Он боится суда. Я приеду к тебе утром в то же время. Не звони мне, пожалуйста.

Алена сунула телефон в карман. Вокруг было слишком тихо. Все спали. Только вдалеке гудела сирена пожарной машины. Алена ненавидела этот звук. Он мог означать чью-то смерть. И сейчас ей казалось, что это вой по ее душе. В ней только что умерло что-то важное. И она надеялась, что это не любовь к Стасу. Внутри, точно в пустом ведре, ухало сердце.

Алена вернулась в дом, в котором разлилась такая же мертвая тишина, как и на их тихой улочке. Проходя по коридору, она услышала мерное постукивание клавиатуры. Заглянула в прижатую тапком дверь детской: Степка крепко спал и проспит еще где-то с час. Она села в кресло-качалку и закрыла глаза.

— Лена, — над ней возвышался Дима, но когда она, встрепенувшись, попыталась встать, он опустился возле кресла на корточки. — Иди спать. Я лягу на диване. Принесу тебе Степку, когда он проснется.

И отошел в сторону. Алена молча кивнула и прошла в спальню. Скомканная после утреннего кормления кровать была холодной и жесткой.

Степашка полночи проспал подле мамы — утром он остался досыпать на родительской кровати, а Алена привычно выбралась из-под одеяла и прошла на кухню. Дима, уже готовый к выходу, размешивал в чашке сахар, который никогда не клал в чай. Нет, не клал последний год, начиная с ее беременности.

— Доброе утро, — сказала Алена, замерев подле кухонного островка, и он все так же молча кивнул. — Можно мне тоже чаю?

Дима, будто на автомате, взял с сушки чашку и налил ей чай.

— До часу мне не звони. Надеюсь, до ланча мы управимся с маркетингом, — сказал он совершенно спокойным голосом. — Ну все, я пошел.

Алена так и не сдвинулась с места, пока он был в доме. Потом взяла чашку и выпила залпом достаточно горячий чай.

— Стас, я не хочу, чтобы ты с ним говорил, — заявила Алена безапелляционно, когда они распрощались ближе к вечеру. — Я хочу с ним по-человечески поговорить.

Руссков как-то очень осунулся за последние два дня. Ночью, скорее всего не мог спать, а рядом с ней через силу бодрствовал. Алена знала по себе это жуткое состояние джетлега, когда нервы напряжены до предела и голова абсолютно не варит.

— Я тебе позвоню ближе к ночи, — поцеловала она его на прощание и села за руль.

После того случая, она вела машину, будто сдавала экзамен по вождению. Даже голову поворачивала при повороте и когда перестраивалась в соседний ряд, боясь мертвой зоны в зеркале. Нет, мертвой зоной был ее дом.

— Лена, все это какая-то чушь. Твой Стас… — сказал Дима абсолютно спокойно.

— Дима, он прилетел поговорить с тобой, но я ему не разрешаю этого делать.

Он вздрогнул. Всем телом и на миг отвернулся к окну, точно собирался с силами для следующей фразы.

— Лена, это мой ребенок?

Алена кивнула, машинально. За миг до того, как он закончил фразу. Дима поднялся. Сделал шаг по коридору, и Алена испугалась, что он снова уйдет от разговора в комнату. Но он обернулся.

— Тогда я ничего не понимаю. Ты решила от меня родить меньше года назад. Как это получилось?

Алена потупилась.

— Мы встретились с ним в Питере. И на меня накатило. Я поняла, что…

Она замолчала, потому что не поняла, что поняла… Облечь перед мужем чувства в слова оказалось ей не под силу.

— Может, еще откатит?

Она вскинула глаза: Дима смотрел на нее в упор. Взгляд его был безумно тяжелым, и под его тяжестью она вновь опустила голову. И покачала ей вместо ответа. Дима сделал вперед шумный шаг и, присев рядом на корточки, поймал ее руку, на которой все еще было обручальное кольцо.

— Лена, это гормоны. Это, ну… Просто тяжело… Отпустит. Дай время… Степка подрастет, ты будешь снова спать, и все будет хорошо…

— Ты не понял! — она вырвала руку. — Я хочу развестись с тобой.

— Я слышал это, не глухой, — Дима продолжал сидеть рядом с ее стулом, только сейчас начал перекатываться с пятки на носок и обратно. — Я понял, что он этого хочет. Ты же не можешь этого хотеть. Мы столько всего сделали и столько еще надо сделать. Твоя учеба. В сентябре уже на гражданство подадим. А там уже и Степке в школу.

— Ты меня не слышишь, да? У меня другой мужчина. Поэтому я не сплю с тобой, понимаешь?

— Понимаю, — Дима говорил тихо, почти шептал. — Только не понимаю, какого фига ты мешаешь секс и семью. Ну накатила старая любовь, ну все понимаю… Но мы-то со Степкой тут при чем? Ну хочется тебе с ним потрахаться. Ну трахайся вдоволь, но семью-то зачем рушить? Нафига тебе проблемы? Хочешь поехать с ним, езжай, я не держу. Как-нибудь справлюсь. Справлюсь.

— Дима, нам надо быстро сделать паспорт.

— У тебя есть паспорт, — отрезал он и встал.

— Не делай вид, что ты не понял! — бросила Алена ему в спину, когда он включил чайник.

— Это ты тут дурочку играешь, кажется.

— Дима, я могу сама съездить в Сакраменто сделать апостиль на свидетельство о рождении.

— Лена, — голос Димы был сух и тверд. — Ты свободна распоряжаться своей жизнью как хочешь. Твои гормоны не имеют к нам со Степкой никакого отношения.

— Что ты хочешь сказать?

— Я уже сказал: езжай в свой Питер, вылечи со Стасом свою депрессию и возвращайся домой. Мы тебя подождем.

Алена поднялась.

— Дима, я хочу поехать со Степкой. Стас, он нормальный. Он знает, как с детьми обращаться…

— И что? Пусть знает, и что? — Думов усмехнулся. — Ты что, реально дурочка или играешь? Я что, тебе сына отдам? Ты, знаешь, трахайся с кем угодно, но сын — это сын. Это мой сын.