— Может, ей и позвоню, — еле выдохнула Алена.

Три года она не писала и не звонила — зачем? Вернее, почему… Потому что боялась, что правда о ней и Саше могла открыться. Уж лучше оставаться в глазах Эльвиры неблагодарной сучкой, у которой не нашлось даже минуты на звонок, а не сучкой другого плана… В ее доме, с ее сыном… Алену снова передернуло.

— Извините, я должна прилечь. Я очень устала.

Она не сняла халата, так и забралась в нем под одеяло в свою старую кровать. Отвернулась к стене. И заплакала, как давно в детстве.

— Шесть утра… — проворчал Дима в трубку. — Ты сейчас старый дом разбудишь.

— Не разбужу, — прошептала Алена, плотнее прижимая к уху золотой корпус Сименса. — Я уже час лежу без сна… Ты очень занят?

— Через десять минут совещание, но на десять минут я твой. Как вы себя там чувствуете… Пихается?

— Нет. To есть да… — исправилась Алена с улыбкой. — Но ты бы все равно ничего не почувствовал. Когда вернусь, уже будет чувствительно. Во всяком случае, так на форумах пишут. Скажи лучше, что твоей матери купить?

Дима тяжело выдохнул в трубку:

— Спроси что полегче! Не думаю, что ей что-то нужно. Я, кажется, все купил перед отъездом. Ты там смотри, что твоим надо. Только не смей ничего таскать, поняла?

— Ты зануда, да? Бери тогда отпуск и прилетай!

— Зачем ты так… — произнес он тише и явно обиженно. — Знаешь же, что нет у меня отпуска. Берегу чертовы две недели, чтобы взять их после родов тебе в помощь. Не надо меня тыкать каждый раз.

— Прости… Вырвалось. Я честно не хотела тебя обидеть. Но и ты не обижай. Я не сделаю нашему ребенку ничего плохого. Может, только объемся сухарями с сахаром и он станет сильнее пинаться и бабушки почувствуют его первыми. Что замолчал? Нельзя есть, да? А я вот сейчас пышку захотела… Точно завтра пойду за пышками… Нет, завтра не могу… Я только в субботу ж к твоей матери еду… Блин, Дим, я хочу пышку… Умираю, как хочу пышку…

— Лен, ну это как в старом анекдоте: ну где я тебе среди ночи мужика найду? Терпи, казак. Приедешь, я тебе дюжину донатов куплю.

— Чтобы я стала толстой и некрасивой?

— Ты обязательно станешь толстой, но все равно будешь красивой. Лен, поспи… Ну ты так ненадолго к матери, и все на свете продрыхнешь… Ладно, пошел я деньгу нам зарабатывать.

— А я пойду жрать… Как люди без микроволновки живут?!

— Купи микроволновку и не мучайся. Я еще в прошлый раз говорил, а ты меня не слышала. Бай, Хелен. Тэйк кэра…

— Ай лав ю хани…

Алена сунула руку с мобильником под подушку и выдохнула в нее горячий воздух. Как просто говорить эти три слова по-английски. По-английски они ничего не значат. По-русски она ни разу так и не призналась Диме в любви. Он — тоже. Думов был хорошим «хабби», мужем по-американски: обходительный, сто процентов времени в семье, ни голоса не повысит, ни вынести мусор не попросит. Мечта, а не мужчина… Она убеждала себя в этом каждую свободную минуту.

Сейчас просто у нее этих минут стало слишком много и, впервые оказавшись в самолете одна, вместо того, чтобы спать, она начала плакать, пряча слезы под повязкой для глаз. Ничего страшного — красные глаза даже сейчас можно списать на недосып, на смену часовых поясов — но правду от самой себя прятать очень трудно: построенный ей мир с каждой новой минутой одиночества рассыпался на острые осколки, от которых кровоточило и болело сердце. Вскочить, бежать в аэропорт и обменять билет на ближайший рейс! Приехать сюда было глупостью. Приехать без него…

Алена перевернулась на спину и уставилась в светлеющий потолок. Откинь шторы, станет совсем светло. Кто-то во дворе уже заводит свою колымагу… Надо быстрее проснуться, быстрее заняться делом… Иначе она сойдет с ума. Иначе она в который раз убедится в том, что от себя она так и не убежала…

— Ты чего так рано встала? — выглянула на кухню бабушка, когда Алена пыталась тихо разогреть себе чай, но сколько ни чиркала спичкой, все никак не могла зажечь газовую конфорку, привыкнув за три года к электрической.

— Есть хочу…

Другой правды бабушке знать не надо — что ее внучка просто не хочет больше плакать. Пойти на Невский, где каждый дом, каждая выбоина на асфальте напоминает о них, о них обо всех… из-за которых она сбежала за океан. Горечь поражения подстегнула аппетит — ее надо заесть и забыть. Быть сильной. Ей есть чем гордиться, она столько всего сделала за три года. И скоро сделает еще больше — станет матерью.

Бабушка сидела напротив и просто наблюдала за тем, как внучка ест. Любовалась. Не верила своим глазам. Вздыхала и ничего не спрашивала. Алена смотрела в тарелку и молила суп не кончаться. Глаза снова были на мокром месте. Да что же это такое!

— Бабуль, может, сходим погуляем? Если ты не против?

Мать застала их уже в прихожей одетыми. Бабушка заставила внучку поддеть под ветровку свитер. Еще и пятнадцати градусов нет.

— Мама, мы быстро вернемся. До магазина, мимо библиотеки, к домику няни и домой.

Мать кивнула без особого энтузиазма. Алена тоже усомнилась в длительности прогулки, глядя, как тяжело бабушка спускается по ступенькам. Она поддерживала ее под локоть всю дорогу. Да что же такое — ей всего семьдесят шесть! Они присели на скамеечку под деревом, куда обычно привозили бочку с квасом. Сейчас бочки нет и кваса того уже нет. А Алена чувствовала на губах его вкус и поглядывала в сторону магазина — купит хоть какой, когда тот откроется через пятнадцать минут. Даже если его придется вылить после первого же глотка. Зато перестанет мучиться несбыточной мечтой. В кармане есть немного рублей. Дима всегда брал с собой немного, чтобы не оказываться на полной мели первые дни, пока они добредут до обменника.

— Тебе нельзя пить эту гадость! — строго заявила бабушка.

— Я не буду. Один глоток, не больше.

И действительно Алена вылила всю бутылку под куст и бросила пустой пластик в урну у магазина.

— И зачем деньги тратила? — осуждающе заявила бабушка.

— Бабуль, это небольшие деньги. Для меня это сущие пустяки. Не переживай, пожалуйста.

 Это она смотрела на полную сумку продуктов, за которые заплатила, оставив себе теперь уже получалось только на проезд. Несли они ее вместе, за две ручки. Пока к ним не подошел сосед и не предложил помощь. Алена тут же согласилась, а бабушка похвасталась, что станет прабабушкой.

Они позавтракали. Алена после супа пила только чай. Мать поинтересовалась ее самочувствием.

— Может, тебе здесь врачу показаться? На всякий случай… — добавила она тут же, когда дочь испепелила ее взглядом.

— Мам, у меня замечательный врач. Лучше него никого нет. У него папа акушер, он сам акушер со стажем и, к тому же, папа четыре раза. Мам, поверь, он разбирается в детях намного лучше, чем мы с тобой…

Алена улыбалась. А у матери даже лицо вытянулось.

— У тебя врач мужчина?

— Да… — не поняла Алена причины материнского недоумения.

— И Дима к этому нормально?

— К чему? Мам… — Да, до нее доходило, как до жирафа, но наконец-то дошло. — Он сам мне его нашел. Спросил на работе про хорошего врача из нашей страховки. Давай это не обсуждать.

Алена перешла в большую комнату. Там, на полированной стенке, стояла новая рамка с фотографией — официальной, с вручения дипломов, сделанной профессиональным фотографом: на ней Алена улыбалась, хотя и не помнила, чтобы улыбалась, забирая диплом из рук ректора. Вернее, сертификат: сам диплом до сих пор не пришел по почте.

— Забыла! — всплеснула руками Алена.

Она привезла матери фотографию с узи и положила ее вместе с документами. Мать посмотрела на отпечаток плода как-то равнодушно, а бабушка заохала и заахала, что раньше такого не было. И пол ребенка никто не знал…

— А сейчас ты тоже можешь не узнавать. А в Индии врачам законом запрещено говорить про пол, потому что от девочек родители хотят избавиться…