— Ты действительно не против?

Она давно не слышала его голос таким низким. Она не против — это он хорошо сказал. Спросил бы, хочет ли она этого, пришлось бы врать.

— Ленка, ну поцелуй тогда меня хотя бы…

Да, он не добавил: а то как с резиновой куклой трахаться. Такой она себя сейчас и чувствовала: бесчувственной и раздутой, как шарик. Пришлось повернуться к нему: далось это с трудом, и спящий малыш перевалился на другой бок. Темнота скрыла заблестевшие на глазах слезы. Ей было стыдно перед всеми разом, и больше всего не перед сыном, а перед собой. Как же она вляпалась в такое дерьмо?

Отвечать на поцелуи особо не получалось — они не могли прижаться друг к другу из-за живота. Дима приподнялся над подушками, но теперь, вместо того, чтобы обнимать его за шею, Алена удерживала его живот над своим, хотя он и просил ее этого не делать. В итоге пришлось отвернуться. Дима целовал ей шею, а она все подтягивала и подтягивала плечи к ушам, чтобы избавиться от его губ. Хотелось крикнуть в голос — да сделай ты уже это и отвали! Но она сжимала зубы и молчала, только все выше и выше подтягивала к груди подол ночной рубашки, чтобы Дима догадался, что пора заканчивать с прелюдией. Теперь руки ее спасали грудь.

— Не трогай, пожалуйста, соски, они болят…

Внутренний голос рвался наружу — не трогай меня всю! Но было поздно отступать

— она сама предложила. Дима уткнулся носом ей в шею. Движения его были осторожны, но Алена сжималась все сильнее и сильнее, точно из нее выпустили весь воздух. Вздохнула она с ним в унисон, хотя не почувствовала ничего, кроме облегчения от сознания выполненного супружеского долга. Надеясь, что это было в последний раз.

Алена сделала все возможное, чтобы утро походило на все предыдущие добеременные утра: она сварила кашу из отрубей, которую Дима обожал есть с вареньем, и улыбалась во весь рот, но не ему, а чтобы скрыть подступающие к глазам слезы. Поскорей бы он ушел. Но он не уходил — и виновата была в этом она сама: Дима вдруг почувствовал себя желанным и до последнего оттягивал момент расставания.

— Не хочу на работу, — проговорил он, прижимаясь к Алене боком, чтобы не тревожить живот. Живот он погладил: — Маму не обижать!

Алена перестала улыбаться: папа довольно обидел маму ночью. Куда уж до него малышу!

— Давай уже иди! В трафике стоять будешь, — уже открыто злилась Алена.

— Так все равно ж буду, — улыбнулся Дима. — Лишние пять минут с вами того стоят. Купить что-нибудь на ужин? Индийского?

— Дима, я на этой неделе рожать не собираюсь, так что хватит меня стимулировать!

Улыбка сползла с его лица за намек на вырванную зубами ночную любовь, и он кивнул:

— Тогда готовь ужин.

— Приготовлю, — отрезала Алена. — Будет повод прогуляться пешком до Сефвея.

Но сразу в магазин она не пошла. Схватила со стойки трубку телефона и уселась на диван. Цифры с карточки для международных звонков Алена набирала по памяти и с матерью говорила так, точно читала со сцены заученный текст:

— Врач сказал, что ходить еще недели две. Никаких намеков на раскрытие нет, так что не надо спрашивать меня когда. Хотя бы ты не спрашивай — меня на каждой кассе об этом спрашивают. Когда-нибудь. Мам, я сообщу уже по факту, хорошо? Как бабушка? Пусть она хотя бы не нервничает. У меня все будет хорошо.

Заканчивала Алена разговор уже с закрытыми глазами, катая свободной рукой коляску, которая собранной уже месяц стояла в углу салона. Они не знали, куда ее приткнуть. В самой детской коляска казалась еще более неуместной.

Алена минут пять гипнотизировала телефонную трубку, прежде чем ввести цифры по новой. С первого раза набрать их правильно не получилось, и Алена даже отложила телефон в сторону — типа, знак позвонить в другой раз. Она боялась, что услышав голос Стаса, не выдержит и расплачется. Ей было жутко стыдно за ночь и за ложь, которой она прикрывала перед ним отношения со своей пока еще законной половинкой.

— Ты чего так рано? — спросил Стас то ли грубо, то ли просто устало.

— Извини, я просто ухожу гулять и когда вернусь, ты будешь уже спать. Я на это надеюсь, — добавила она поспешно.

— Лен, я еще в офисе и домой пока не собираюсь, так что можешь позвонить, когда вернешься с прогулки.

Алена сжала губы, почувствовав на глазах слезы. Но нельзя было даже шмыгнуть.

— Я сейчас не в тему? — произнести это ровным голосом у нее все равно не получилось.

Стас смягчил голос:

— Лен, ты всегда в тему. И я буду рад услышать тебя еще раз. У тебя все хорошо?

Зачем он спросил? Она и так, услышав его голос, держалась из последних сил.

— Ты плачешь? Что случилось?

Теперь можно было шмыгать в открытую.

— Ничего, — Не скажешь же ему про ночь. — Мне просто страшно.

На том конце провода явно усмехнулись.

— Все бабы рожают. Ревут и все равно рожают. Ты не какая-нибудь особенная…

Она не особенная. Вот как! Конечно, Алена прекрасно понимала, что Стас не пытается ее унизить, он пытался по-дурацки пошутить. Не вышло — ей было не до плоских шуток. Ей вообще было не до шуток.

— Все бабы рожают… — только голос уже не дрожал. Шутка помогла собраться. — Вот легко вам, мужикам, говорить. Кто-нибудь из вас попробовал бы родить хотя бы раз…

— Елена Борисовна, — Алена приготовилась к нравоучению. Она изучила за эти полгода все интонации Русскова. И новые тоже. — Поверьте, вы нам тоже постоянно тыкаете — другие могут, а тебе, козлу, слабо? Но мы же не ревем. Мы молча доказываем, что не слабо.

— Я тебя когда-нибудь тыкала чем-либо? — в голосе Алены теперь звучал вызов.

Она так сильно толкнула коляску, что та докатилась по ковру аж до противоположной стены.

— Лена, мы же не жили вместе. Все впереди, — рассмеялся Стас по-прежнему устало. — Я уже морально готов.

— И ты вот так же смеялся над Альбиной?

Повисла тишина. Вот зачем она сказала про мать Олеси, зачем?! Но слово не воробей.

— Я так же ее поддерживал, — ответил Стас сухо. — Или ты считаешь, что я могу помочь как-то иначе? Так скажи. Я тупой, сам не додумаюсь.

Такая она! Тупая, раз ругается с единственным важным в ее жизни человеком просто так, на ровном месте.

— Мне страшно, Стас, — пошла Алена на попятную. — А вдруг все пойдет не так…

Стас тут же перебил ее:

— Лена, ну, конечно, все пойдет так… Так как надо, а не так как ты хочешь. Не заводись. У тебя все будет хорошо.

— И ты нисколько за меня не боишься? И тогда не боялся? — все же не сумела промолчать Алена.

— Мне некогда было бояться. Я работал. И сейчас я собираюсь делать тоже самое. Я ничем не могу помочь тебе в твоем бабском деле. Тем более, через океан. Поэтому буду делать мужское, в котором не прошу помощи у тебя.

Алена почувствовала новую обиду:

— А мне казалось, я тебе очень даже помогаю. Или ты считаешь, что твоя Рита все сама делает? — Алена повысила голос. — Я даже ваши формы заполняю собственноручно, не надеясь на нее.

— Лена, я тебя похвалить должен, как маленькую? — сорвался Стас, хотя пока еще не орал. — Предлагаешь ввести вашу западную систему еженедельной отчетности, кто кого перещеголяет в ничегонеделанье? — голос его понизился до шепота, и Алена решила, что к нему кто-то заглянул. — Лена, ты уже большая девочка. Тебя не надо гладить по головке за каждый шаг.

 Он не один? Да и плевать!

— А ты меня никогда и не гладил по головке. Ты только замечал мои ошибки…

Пауза была короткой.

— Лена, сходи погулять! — Стас забыл про шепот. — Успокоишься, позвони.

— Да я вообще могу тебе не звонить!

Она швырнула телефон на пол. Ковер и крепкая пластмасса корпуса спасли телефон от смерти. А ее — нет: Алена вдруг почувствовала, что ненавидит Стаса не меньше, чем Диму.

Распрекрасный Станислав Витальевич просто работает. Как всегда. Никто в его семье даже не догадывается об ее существовании! Алена не сомневалась в его конспирации. Просочись хоть намек на отношения, Марина ей тут же бы написала. А так, даже видя ее в списке менеджеров под девичьей фамилией, сестра Стаса даже здрасьте не сказала. Руссков партизанит, потому что не обязан ставить никого в известность про свою личную жизнь. А она — чтобы не подставить себя. Какую выволочку он устроил ей за Маринкину ложь про их роман — ему, видели-те стыдно перед мамой и бабушкой, а то, что она врет матери и свекрови — это нормально, это издержки ситуации.