Позвонить — набрать всего каких-то семь цифр — и Стас примчится. Сорвется даже с Северного полюса. Даже, может, купит по дороге букет…

Но нет, она не может сделать это на глазах у всех. Полина не отпустит ее на улицу одну. Проводит до такси. И вот она снова сидит в чужой машине и жмурится, пытаясь сдержать слезы, готовые залить ее собственные мысли. Чужих не осталось — ни Дима, ни Стас не могут думать за нее. А она уже не может думать только за себя. Есть малыш, который не знает, что разделил жизнь матери на до и после. Не будь его, она бы, не раздумывая, ушла от Димы… к Стасу… Но что делать с ребенком?

«Не поднимай чемодан!» — дрожало в ушах предупреждение Думова.

А если поднять? Может, это решит все проблемы? Но эта мысль была короткой, как вспышка молнии. И такой же болезненной, как удар током. Живот зашевелился, хотя никто, кроме самой Алены, не мог этого заметить. Она сжала его растопыренными пальцами и, склонившись к нему головой, зашептала тихое «прости».

Наверное, не очень тихое, потому что таксист обернулся:

— Девушка, у вас все хорошо?

Алена подняла на него заплаканные глаза:

— Со мной все хорошо. Это просто беременные гормоны.

С ней не было все хорошо. Отвлечься ни на что не получалось, даже на сон. Она гуляла с бабушкой, пила чай с мамой, даже пошла в домик няни Пушкина и там во дворе, обняв березку, всплакнула.

— Скучаешь в своей Америке по березкам? — спросила ее старая сотрудница музея.

Алена подняла на нее блестящие глаза.

— Там есть березы. Только все какие-то плакучие.

Там все плакучее, и здесь тоже…

Алена пошла домой в обход. По дороге и тут же вспомнила, как они остановились тут со Стасом, и он узнал от соседки, что на самом деле его новую сотрудницу зовут Аленой. Нет. Она Елена. Она Ленусик… Она — плюнуть и растереть.

Было пыльно. Запахнув плащ и даже немного сгорбившись, Алена прибавила шагу. Вот уже и поворот. Только она не будет переходить дорогу. Там река, а дом тут. Уже и подъезд виден. Вот только обойти машину очередного дачника. У них на Мерсах никто не ездит. Но пассажирская дверь открылась чуть ли ей не по коленкам. Неужели нельзя было в зеркало посмотреть!

— Садись, гулена…

Она села на кожаное сиденье. На автомате подчинившись приказу. Даже не совсем уверенная, что это его голос.

— Что ты тут делаешь?

— Тебя караулю. Уже второй час наблюдаю за парадной. Думаю, выйдет же погулять когда-нибудь.

— А позвонить?

Алена смотрела ровно вперед. Она даже не знала, какого цвета сейчас на Стасе пиджак.

— Я же сказал, что звонить не буду.

— Зачем тогда приехал?

— За тобой, — он тяжело выдохнул, и она увидела его руку поверх ручки автоматической коробки переключения передач. — Я не должен оставлять это решение за тобой. Это было бы нечестно.

Он сжал ее пальцы так, как она мечтала об этом в театре. Но они были не в зрительном зале, а в машине, пусть и с тонированными стеклами. И они не были зрителями, они играли закрученную ими же самими трагикомедию.

— Лена, только не плачь.

Он развернул ее к себе, и Алена утонула лицом в мягком джемпере. Он был без пиджака, но в рубашке. Зато без галстука. Наверное, ему, как и ей, было тяжело дышать.

— От него нужно только нотариально заверенное заявление на развод. Какого-то специального заявления из-за твоей беременности не требуется. Даже если у вас есть совместное имущество, мы делить ничего не будем, от всего откажемся. Все должно быть очень просто.

Алена отстранилась и вынырнула из-под его руки.

— А почему ты решил, что он согласится?

Стас передернул плечами:

— А смысл удерживать женщину, которая тебя не любит? И когда у женщины никаких материальных претензий к тебе нет. Легко отделался, можно сказать.

— Стас, я о ребенке говорю.

— Зачем ему ребенок?

— Зачем? И это спрашиваешь ты?

Стас отвернулся и стиснул пальцами руль.

— Это другое. Это был живой ребенок, которого ты растил, учил ходить, говорить… А это… Что он есть, что его нет… Это ты его чувствуешь…

— А ты? — Алена схватила его пальцы и сунула себе под кофту.

Стас попытался отдернуть руку, но она держала ее крепко прижатой к своему животу.

— Я ничего не чувствую, — проговорил он. — Тогда почувствовал, а сейчас нет. Еще рано.

Алена отпустила его руку.

— Позвони ему. Поговори. Скажи правду. Не согласится, будем думать дальше. Что? Что ты так на меня смотришь?

А она смотрела, потому что не могла понять, как можно вот так спокойно говорить о подобных вещах.

— Скажи, Стас, а тебе нисколько не жалко Диму?

Он хохотнул: не усмехнулся, а именно рассмеялся. Но ответ его прозвучал зло и резко:

— С какой стати я должен жалеть дурака, который женился на бабе, которая его изначально не любила? Чего молчишь?

А она молчала, потому что боролась с подступающими слезами. В последнем разговоре Дима сообщил ей, что купил коляску. Сказал, слушал любимого Бон Джови и вычитал в интернете, что один из его музыкантов сам придумал дизайн для коляски сына, назвав его «Рокстар Бэби» — она черная, ну так у них будет мальчик. И там надувные колеса, можно легко по горным дорожкам возить: и у нее съемная люлька для первых месяцев, а потом нормальный реклайнер. Он закрыл глаза на цену и заказал. Теперь просил прощения, что не посоветовался.

— Но я уверен, что она тебе понравится. Там хорошие ревью были…

Она ничего ему не сказала, кроме «пока», потому что к горлу подкатил соленый ком.

— Если бы… Если бы я приехала одна год назад… — Алена снова упала Стасу на грудь. — Он соглашался на аборт, если я не хочу от него ребенка. Но я сказала — да, хочу. Слышишь, Стас? Я сказала ему да!

— Если бы не ребенок, ты бы осталась со мной? — спросил Стас глухо, или это Алена так вжалась лицом ему в грудь, что джемпер закрыл ей уши.

— Да! — она отстранилась. — Но у нас с Димой будет ребенок!

— Сколько у тебя недель?

Ее прошибло электрическим разрядом.

— Много, — еле выдавила она из себя. — Он живой, он шевелится… Как же можно?

Она ведь сама недавно думала о том же, так отчего ей так страшно было услышать про аборт от Стаса?

— Ты что, совсем дура? Я не предлагаю тебе избавляться от ребенка. Я говорю про твоего мужа. Он ведь и шевелений его не чувствовал. Скажи, что передумала, но ребенок уже есть и это данность, но жить ты с ним не хочешь. Это будет наш с тобой ребенок, — Стас стиснул ее плечи сильнее, чем до этого руль. — Наш, понимаешь? Не его. Для него это пока лишь звук, понимаешь?

— Для него не звук, — Алена еле выговаривала слова. — У него жена во время беременности раком заболела и они на таком же большом сроке дали согласие на аборт. Ее все равно не спасли. И она до последней минуты жалела, что не родила ему дочь. И он, еще долго жалел, что у него не осталось ребенка от любимой женщины… Он очень ждет его, понимаешь?

— Чего я должен понять? — Стас своим криком чуть не оглушил Алену. — Что ты требуешь от меня отказаться от бабы, которую люблю и которая любит меня, потому что эта дура хочет быть честной с каким-то мудаком, который воспользовался слабостью глупой девчонки и утащил с собою в Америку. Это я должен понимать?

— Не смей называть его мудаком! — взвизгнула Алена. — Дима не знал ничего про вас с Сашей. Он просто предложил мне получить американское гражданство. И я сказала ему да! Я сказала! Слышишь? Можешь звать дурой меня! И про этого ребенка сказала да я, понимаешь? Я! Я! Я!

Она снова вцепилась в джемпер, и Стас снова гладил ее по спине и целовал в волосы.

— Ты не дура. Дурак здесь я! Дурак, слепой дурак! Но исправить нельзя только смерть, а мы пока еще живы. И довольно молоды. Лена, мы живы… Ну зачем же хоронить нашу любовь?

Она снова отстранилась:

— Твоя Лена мертва, — проговорила она таким же мертвым голосом. — Она утонула, ясно? Захлебнулась в вашей со Светловым злости! Дима меня спас от этого ужаса, дал мне новую жизнь, и я рожу ему ребенка, которого он хочет. И он любит меня, слышишь? Не себя, не свою боль, не свою мертвую дочь, как ты, а меня! У тебя был шанс! Ты его упустил! Ты швырнул меня Светлову!