— Я казнил бы себя целую неделю, пропусти я такую возможность!

   — А как насчёт Резль... насчёт птенчика?

   — Премилое создание! Это первая девушка в Зальцбурге, которая похитила моё сердце!

Вольфганг получает от венского двора заказ на театрализованную серенаду, как назывались тогда музыкальные спектакли, приуроченные к какому-нибудь празднику. В Милане должна была состояться свадьба сына императрицы Марии Терезии эрцгерцога Фердинанда с принцессой моденской Марией Беатрисой. Текста либретто пока ещё нет, а ведь срок торжества неумолимо приближается. Когда отец начинает тревожиться по этому поводу, сын успокаивает его: он управится вовремя, либретто такого рода трудностей не представляют. Проходит неделя за неделей. И наконец в августе гофмаршал сообщает ему, что текст будет послан прямо в Милан. Итак, отец с сыном готовятся ко второму итальянскому турне. Но незадолго до отъезда происходит ещё одно очень важное для Вольфганга событие. Во время репетиции оркестра Михаэль Гайдн шепчет ему:

   — Приходи сегодня после обеда к нам. У меня есть для тебя сюрприз.

Вольфганг ломает себе голову над тем, какого рода это может быть сюрприз, и ждёт не дождётся назначенного времени. Когда он переступает порог дома своего дорогого маэстро, его встречает Мария Магдалена, как всегда нарядная и надушенная, которая и проводит его в кабинет мужа, где рядом с ним Вольфганг видит худощавого мужчину с очень правильным овальным лицом, красиво вырезанным ртом и крупным носом. Незнакомец внимательно смотрит на него своими выразительными тёмно-карими глазами из-под кустистых бровей.

   — Итак, это мой брат Франц Йозеф, а это, дорогой Зепп, наш Моцарт-младший, — представляет их обоих Михаэль Гайдн.

   — Я думаю, мы оба вне себя от радости, что благодаря моему брату смогли встретиться и познакомиться. Так давайте же обнимемся и познакомимся, как и положено людям, которые давно уже полюбили друг друга заочно. Вы согласны со мной, дорогой Моцарт? — И он идёт ему навстречу с распростёртыми руками.

   — Да что вы! — возмущается Михаэль Гайдн. — В моём доме нечего «выкать», здесь друзья на «ты»! Мы оба, правда, раза в два, если не больше, постарше его, но он принадлежит нам, как третий лепесток к трилистнику. И чтобы по-настоящему скрепить нашу дружбу, давайте выпьем по бокалу огненного терланского вина — оно уже ждёт нас!

Они осушают бокалы, которые принесла на подносе Мария Магдалена, и вскоре они уже увлечены оживлённой беседой.

Старший из двух сыновей кузнеца из маленького городка Рорау, что соседствует с Бруком, стоящим на реке Лейте, за сорок лет своей жизни много чего пережил: пел в церковном хоре, пока его не вышвырнули из школы, с трудом зарабатывал себе на хлеб, играя в оркестре в танцевальных залах, был бродячим уличным певцом, нёс крест неудачного брака, женившись на вздорной и сварливой бабёнке, пытался пробиться в люди, сочиняя музыку по случаю. Словом, вдоволь нахлебался всякого, пока князь Эстерхази не назначил его капельмейстером своего оркестра в Айзенштадте. Несмотря на нелёгкий жизненный путь, он сохранил жизнерадостность и способность облекать в своём изложении самые драматические эпизоды в шутливые наряды. Внешне он мало походит на брата, который младше его на пять лет, но о близком родстве говорит прежде всего родство их душ, беспредельная любовь к музыке и даже манера жестикулировать. Положим, юмору Михаэля Гайдна присуща грубоватая приземлённость, а Йозеф в своих рассказах больше склонен к пикантной ироничности, принятой в светских салонах, — и что с того? Главное, что это завидное и редкое чувство свойственно им обоим...

Для Вольфганга эти эпизоды из художнической жизни всё равно что захватывающие приключения, и он слушает затаив дыхание. Он думает о том, что, если не считать нескольких перенесённых в детстве болезней, он никаких забот и хлопот не знал, они обошли их семью стороной. И когда его просят рассказать что-нибудь о себе, он испытывает немалое смущение: неудобно, просто стыдно после всего услышанного выставлять себя в роли триумфатора, снискавшего овации в концертных залах европейских столиц.

А с другой стороны, неприятно будет, если оставить у братьев Гайднов впечатление, что он — робкого десятка, что ездил по миру как бы с завязанными глазами, ничего не слышал и не понял. Да и вино немного развязывает язык. Но он ограничивает себя разными забавными эпизодами, свидетелем или участником которых ему довелось быть. Он, как всегда, остроумен и находчив, хотя понимает, что для Гайднов это не особенно интересно, и радуется, когда Йозеф Гайдн просит его помузицировать.

Для начала он играет свои гаагские сонаты, а Михаэль исполняет партию скрипки. Гость из Айзенштадта слушает с большим вниманием и удивляется, когда брат поясняет, что эти опусы написаны в десятилетнем возрасте. А когда Михаэль даёт ему на просмотр созданный в Италии скрипичный квартет, он спрашивает:

   — Как я слышал, ты скоро опять едешь в Милан, чтобы спустить там со стапелей судно новой оперы?

   — Да, я получил заказ из Вены.

   — Хочешь, чтобы у неё был итальянский привкус?

   — Почему ты спрашиваешь об этом?

   — Опасаюсь, как бы тамошний воздух не оказал на тебя того же действия, что и на старика Гассе[77], который из этой сети соблазнов никак не выпутается. Для композиторов твоего возраста Италия может оказаться ловушкой. По твоему квартету её влияние заметно. Смотри, мой мальчик, чтобы тамошние сирены тебя не сбили с пути, как бы прекрасно они ни пели и какими сладкими их посулы ни были.

Вольфганг непонимающе смотрит на Йозефа Гайдна.

   — Пойми меня правильно, — продолжает тот. — Я не низвергатель итальянской музыки. Напротив, я ставлю её высоко, у итальянцев можно многому, очень многому научиться. Но нельзя, как говорится, продаваться со всеми потрохами. Вот представь себе: снимет какой-нибудь зальцбургский горожанин свою зелёную куртку с медными пуговицами, кожаные штаны до колен и сапоги на шнурках да начнёт разгуливать по улицам нашего города в одежде венецианского гондольера? Нам, немцам, незачем наряжаться под иностранцев. У нас есть собственная музыка и душа, вот их-то мы и должны холить и лелеять. Теперь ты понимаешь, что я имел в виду?

А день подходит к концу, теряет свои краски. Вольфганг с удивлением замечает это и откланивается. По дороге домой у него такое чувство, будто он испытал огромную радость, которая переполняет душу.

Братья же ещё некоторое время сидят при зажжённых свечах и беседуют, конечно, о Моцарте, о его искусстве и его будущем.

   — Неужели всё так плохо, как говорят в Вене: будто отец извлекает корыстную пользу из таланта сына, подобно жадному ростовщику, высасывающему из своих жертв все соки? — спрашивает Йозеф брата.

   — Леопольд Моцарт — личность недюжинная, — отвечает тот. — С одной стороны, человек трезвого расчёта и беспощадный тиран во всём, что касается его честолюбивых интересов, а с другой — трогательный, заботливый отец семейства и сумасбродный обожатель таланта собственного сына. Мне никогда не приходилось встречать столь внутренне противоречивого человека. В глубине души он относится ко всем высокопоставленным особам с величайшим недоверием, если даже не со скрытой ненавистью. А на деле подлизывается к ним, как жалкий лакей. Вдобавок он жутко ревнует сына ко всем, кто способен оказать на него влияние. Я думаю, меня он смертельна ненавидит за то, что Вольфганг ко мне привязан. Если он узнает, что Вольфганг провёл несколько часов в беседе с нами, он просто взбесится.

   — А как сын относится к отцу?

   — Не могу представить более послушного и преданного сына!

   — Тогда... У меня мрачное предчувствие относительно его будущего. Я не о его таланте и не о его искусстве говорю... Страдания могут рано иссушить его душу, если он не найдёт в себе мужества вырваться из этой барщины и обрести свободу.