— Это не исключено, — говорит Гайдн. — Недавно нас обоих приглашали к надворному советнику фон Кэзу, и мой друг Моцарт пообещал сочинить песню для хозяйки дома. А сам не пришёл. Послали за ним слугу. Тот его дома не застал, обошёл всех соседей, знакомых, и знаете, где его нашёл в конце концов? В кафе, где наш Вольфганг Амадей играл на бильярде. «Господин Моцарт, мои господа ждут вас целых два часа». — «Меня? Боже мой, я совсем забыл!» — «А песенка у вас готова?» — «Какая такая песенка?» — «Ну, вы вроде бы обещали моей госпоже». — «Да-да! Сейчас всё наверстаем!» Достаёт из кармана лист нотной бумаги, которая у него всегда при себе, садится за стол и сочиняет. Не прошло и получаса — готово! «Вот, Пеперль! А теперь пошли, не то от каплуна ничего не останется. А я голоден, как волк!» Появился он, когда остатки каплуна как раз уносили на кухню. Видели бы вы его лицо при этом! Камень — и тот прослезился бы! «Вы, значит, пиршествовали, пока я готовил вам кое-что на десерт, — жалобно сказал он. — Ничего, ешьте на здоровье!» И с этими словами он протянул ноты мадам фон Кэз.

   — А сегодня я ничего на десерт не принёс, зато пришёл сам и с собой мою Штанцерль привёл, — раздаётся вдруг весёлый голос, и все поворачиваются к двери, где стоит Моцарт в своём любимом красном фраке под руку со своей лучшей половиной в прелестном платье с мантильей. — Прошу прощения, дамы и господа, — говорит он. — На сей раз я ничего не забыл, но зато проспал! Правда, Штанцерль?

   — Да, мой муж устал, очень-очень устал.

   — Слышите, господа? Надёжнее свидетеля, чем Штанцерль, у меня нет и быть не может.

Моцарт сердечно приветствует всех собравшихся, но особенно ласков он с графиней Авророй, присутствие которой здесь для него дорогой подарок. За обедом Моцарт сидит между графиней Авророй и баронессой Вальдштеттен и отвечает на их вопросы, которым, казалось, не будет конца. В основном они говорят о вчерашней премьере, об опере, на восприятии которой из купели они обе были.

Композитор не оставляет без ответа ни один из вопросов, он безукоризненно вежлив, хотя нет-нет да и вставит какое-нибудь острое словцо. От внимательного глаза наблюдателя не может ускользнуть, что подробный допрос о тайнах творчества мало-помалу становится ему в тягость; время от времени он не без зависти поглядывает на сидящего между Констанцей и Аделаидой Гайдна, который своих соседок по столу почти не развлекает, всецело поглощённый изысканными яствами.

Барон Вальдштеттен, всласть наговорившийся о политике с полковником, рад перевести беседу на другую тему. Он с удовольствием подхватывает мысль Аделаиды о том, что лучше бы «Свадьба Фигаро» была написана на немецкий текст, подобно «Похищению из сераля», а не на итальянский. Моцарт сразу оживляется и начинает отрывисто выражать своё возмущение. Музыкальная жизнь заходит в тупик! Он подробно объясняет, как основанный при Иосифе II немецкий национальный зингшпиль из-за нерадивости театральных директоров и из-за отсутствия всеобщего интереса влачит теперь жалкое существование в здании «Кертнергор-театра» и как лучших певцов переманили в итальянскую оперу. Светское общество — даже несмотря на то, что есть уже оперы Глюка! — предпочитает слушать оперы Сальери, Ригини и других итальянцев. Вот по этой самой причине ему ничего другого не оставалось, как написать своего «Фигаро» на итальянский текст — и то слава Богу! Гайдн с ним во всём согласен. Воистину, нужны античные герои, Гераклы, чтобы вырвать с корнем предубеждения театральной черни. Как это трудно — исправить вкус!..

   — Даже ему эта задача оказалась не под силу! — воспламеняется Моцарт, указывая на Гайдна. — Пока мы, немцы, не научимся наконец думать по-немецки, по-немецки действовать или хотя бы по-немецки петь — ничего не выйдет!

   — Браво, маэстро! — поднимает бокал Аделаида. — Вы выразили словами то, что наболело у меня на душе.

Моцарт отдаёт ей поклон.

   — Ну, брешь в стене непонимания ты своим «Фигаро» всё-таки пробил! — говорит Гайдн.

Францль подаёт гостям десерт, шампанское открыто. Барон Вальдштеттен поднимается с бокалом в руке. Развивая мысль о бреши, пробитой в стене, он говорит, что теперь можно увидеть открывающиеся за ней живописные пейзажи и понять, на какие чудеса способно ещё искусство. «Фигаро» поставят на оперных сценах всего мира, его будут исполнять на разных языках; и пока на земле не переведутся люди, восторгающиеся прекрасным, тысячи и тысячи слушателей будут наслаждаться благозвучием его мелодий, неповторимой красотой арий, дуэтов, терцетов и секстетов. Свой тост он завершает словами:

   — Вы, дорогой друг, завоевали вашей оперой сердца венцев, добились прочного признания, за которое вам пришлось долго бороться. Пусть счастливое, гордое чувство победителя станет залогом новых прекрасных произведений! Я поднимаю этот бокал шампанского и пью за вашу удачу. Ура нашему маэстро Вольфгангу Амадею Моцарту!

Гости поднимаются с мест и осушают бокалы за героя торжества. Какое-то мгновение всем кажется, что сейчас он скажет ответное слово. Но он садится, погруженный в свои мысли...

Когда барон приглашает гостей пройти в салон, Моцарт торопится к роялю, разминает пальцы, а потом наигрывает и напевает первую часть из написанной для Алоизии арии «Примите мою благодарность...». А потом начинает импровизировать на тему этой дивной мелодии. Это пёстрая череда раздумчиво-серьёзных или элегически-мечтательных, иногда шутливо поддразнивающих, а то и заразительно-весёлых вариаций заставляет слушателей млеть от восторга.

— Примите, любезный хозяин дома и уважаемые гости, этот скромный знак моей благодарности, — тихо произносит Моцарт. — Я музыкант и свои чувства могу выразить только через музыку.

Барон Вальдштеттен с чувством пожимает ему руку. Пока Францль сервирует кофе для гостей, в салоне возобновляется оживлённая беседа, бразды правления которой берёт на себя Гайдн, как никогда расположенный сегодня к острому словцу и саркастическим замечаниям. Моцарт старается ему в этом не уступать и рассказывает истории до того забавные и пикантные, что дамы смеются до слёз. Особенно графиня Аврора, которая, будучи словно под арестом в далёком гарнизоне, где служит её зять, совсем отвыкла от острословия столичных салонов — кажется даже, что она помолодела на глазах.

Едва наступает пауза, неминуемая в самом оживлённом застолье, как Моцарт поднимается и просит хозяина дома извинить его: им с Констанцей, к сожалению, пора покинуть общество дорогих его сердцу людей. Он обещал барону Ветцлару принять участие в торжестве, которое тот устраивает для всех, кто причастен к постановке «Свадьбы Фигаро». Причина уважительная, и барон сердечно благодарит Моцарта за его визит. Слуга Францль провожает Моцарта и подаёт знаменитому гостю кармазинно-красный плащ со словами:

   — Позвольте и мне, господин фон Моцарт, сказать вам кое-что на прощанье.

   — Прошу вас, не смущайтесь.

   — Я вчера тоже был в опере. Поверьте, я никогда не был так счастлив от театрального представления. Вы своим «Фигаро» обессмертили наше сословие на все времена. И я благодарю вас за это от чистого сердца. Примите, пожалуйста, от меня этот маленький лавровый веночек в знак моего уважения и почтения.

При этом у старого слуги появляются слёзы на глазах.

   — С удовольствием, Францль, — говорит Моцарт, принимая венок. Он тоже растроган. — Эта награда будет одним из самых дорогих для меня подарков — ведь я получил его из рук порядочного и честного человека.

Часть четвёртая

ТРАГИЧЕСКИЙ ФИНАЛ

После постановки «Фигаро» слава Моцарта в зените. Этим летом в Вене только и разговоров что о нём. Билеты в театр идут нарасхват. Они распроданы на много дней вперёд, и нет ни единого представления, когда по крайней мере половина всех номеров не бисировалась бы. Пока император не запрещает эти повторения на бис, поскольку для певцов они в таком количестве непосильны.