Бекке стоит рядом, не зная, что и подумать. Он понимает, что Моцарт испытал какое-то потрясение, и не хочет задавать никаких неуместных вопросов. Он молча ждёт, когда пролитые слёзы облегчат измученную душу и Моцарт сам всё объяснит.

Несколько минут спустя Моцарт сжимает руку друга и поднимает на него влажные ещё от слёз глаза: он просит прощения за свою слабость и хочет обо всём рассказать, но сначала надо выпить что-нибудь согревающее — холод пронизывает его до мозга костей.

Бекке удаляется и вскоре приносит горячий пунш в глиняных кружках. Моцарт греет о толстые стенки свои иззябшие пальцы, а потом опустошает кружку глоток за глотком, от удовольствия он даже причмокивает. А потом несколько рассеянно, отрывистыми фразами, иногда произвольно перескакивая с пятого на десятое, подогревая себя всё новыми порциями пунша, излагает другу историю своей любви, столь счастливо начавшуюся и столь печально завершившуюся. Чем ближе к концу эта история продвигается, тем более заметно, что состояние его — может быть, тому способствует крепкий пунш? — приближается к той грани, когда неизвестно, разрыдается человек или захохочет во всё горло. В конце концов он разражается смехом, но смеётся он как бы сам над собой:

   — Что вы хотите, Бекке, всякой комедии приходит конец! Милая девушка-простушка на деле оказывается лгуньей и притворщицей. А я, влюблённый музыкант, остался в дураках, ля-ля-ля-ля, ля-ля-ля-ля! — Покачиваясь, подходит к инструменту, отбрасывает крышку, берёт несколько аккордов, а потом некоторое время импровизирует, варьируя основную мелодию, и подпевает плаксивым голосом:

   — Если кто меня не хочет, пусть поцелует меня в ж...!

Но вот он вскакивает, бросается на грудь к Бекке и бормочет, сотрясаемый рыданиями:

   — У меня, чёрта пропащего, сердце разорвётся!

Бекке успокаивает его:

   — Ложитесь отдохнуть, Моцарт. Проснётесь другим человеком.

   — Сон?.. А мои мечты?

   — Вы освободитесь из западни и вернётесь к своим мечтам, в мир чистых и светлых звуков.

   — Не верю! Я вообще больше ни во что не верю — ни в любовь, ни в справедливость, ни в счастье. Я блудный сын! Мой отец прав, когда ругает и отвергает меня.

   — Вы ошибаетесь, дорогой друг. Ваш отец ждёт вас не дождётся. Мне это доподлинно известно. Да и могло ли быть иначе! Кто способен укорять достойнейшего и талантливейшего из людей только за то, что он, без вины виноватый, попался в самую банальную ловушку.

   — О Бекке, меня страшит Зальцбург, меня страшит мой отец, меня страшит всё моё будущее!

   — И напрасно, Моцарт. На то нет никаких причин.

   — Есть, есть! Я никому не нужен ни в Вене, ни в Мюнхене, ни в Мангейме, ни в Париже. Остаётся только этот жалкий Зальцбург, который я ненавижу, как ад! Моя звезда закатывается...

   — Чтобы взойти с новым блеском. Положитесь, Моцарт, на Бога и на вашу гениальность.

   — Да вы прирождённый утешитель, Бекке, вы воздвигаете заново рухнувшие стены замков! Да... а теперь я пойду спать. А то я перестану что-либо соображать...

Пребывание Моцарта в Мюнхене угнетает его волю. Ни трогательная забота о нём Бекке, ни попытки развеселить и отвлечь, предпринимаемые мангеймскими друзьями Каннабихом и Вендлингом, не в силах разорвать тёмных пут, которыми связывает Вольфганга судьба. Он по-прежнему откладывает возвращение домой. Почему же?..

Тревога, поселившаяся в сердце, заставляет его написать письмо «сестрице» и попросить её приехать в Мюнхен. Он словно надеется подпитаться от этой весёлой девушки её жизнерадостностью, прежде чем переступит порог отцовского дома. И что же — она действительно появляется, и её приезд действует на Моцарта как глоток живой воды.

Едва увидев при встрече постную мину Вольфганга, она весело смеётся и обзывает его «грустилищем», «печалящем» и «страдалищем», и он весело смеётся вместе с ней. Он изливает ей всю свою тоску, и тут выясняется, что «сестрица» способна не только разделить часы веселья, пошутить и подурачиться, но и исповедница не из последних. Она сразу берёт быка за рога, когда говорит:

   — Глупости! Разве можно из-за лопнувшей любовной истории сразу вешать нос, дорогой кузен? Когда женщина отвечает отказом, самый пылкий любовник теряет на неё всякие права. Как быть? Плюнуть и сказать себе: «Ничего, найду себе другое сокровище; зачем мне эта высокомерная надутая индюшка, в саду нашего Господа Бога достаточно красивых цыплят — верных, послушных и добрых».

Моцарт подходит к клавиру и наигрывает Марианне свои вариации к песенке «Оставлю я девчонку, коль я не нравлюсь ей» на новые, дерзкие и вызывающие слова — собственного, надо сказать, сочинения.

   — Так-то оно лучше. Теперь я узнаю моего кузена!

Когда «сестрица» Марианна соглашается поехать в Зальцбург вместе с ним, чтобы разгладить там морщины печали на челе Леопольда Моцарта, настроение Вольфганга сразу улучшается.

Со слов Вольфганга Марианна представляла себе его отца настоящим домашним тираном, по меньшей мере вечным ворчуном, и удивилась, когда тот тепло, даже сердечно принял её. Наннерль, по виду которой сразу можно сказать, что, живя вместе с отцом, она не в одних солнечных лучах купается, тоже рада. И не только возвращению брата, но и гостье, которая, несомненно, скрасит её буднично-монотонную жизнь.

Несколько недель, которые Марианна проведёт в Зальцбурге, складываются в цепочку приятных дней и вечеров. Дурного настроения нет и в помине, о чём постоянно заботится эта весёлая и разбитная девушка, гораздая на шутку и острое словцо. В её присутствии Вольфгангу легче, чем он предполагал, заново привыкнуть к атмосфере Зальцбурга. Неудивительно, что её отъезд огорчает всё семейство Моцартов.

Несмотря на свою природную жизнерадостность, Марианна покидает родственников не без печали. То место, которое со времени первого знакомства занимает в сердце Марианны её сумасбродный кузен, после пребывания в Зальцбурге стало заметнее. Но она совершенно отчётливо понимает, что её невысказанному желанию вряд ли суждено исполниться. По крайней мере, до тех пор, пока другая, недостойная Вольфганга и безразличная к нему, владеет всеми его мыслями и чувствами, как бы он ни уверял, будто не желает и слышать о ней.

Лишь в одном она находит для себя утешение: безответная любовь похожа на болезнь и со временем излечивается. И тогда сердце снова свободно и открыто для нового чувства даже больше, чем прежде. Если ей не суждено стать избранницей Вольфганга, значит, нет на то Божьей воли. Чему быть, того не миновать.

Тем временем Моцарт осваивает новое для себя поле деятельности соборного органиста. Официальный визит к «кормильцу» — архиепископу продлился очень недолго. В беседе с ним тот почти не коснулся длительной творческой поездки композитора. Заметил лишь: он надеется, что вернувшийся домой зальцбургский музыкант воспользуется в своей будущей деятельности обретённым на чужбине опытом. А вообще он надеется, что Моцарт будет достойным продолжателем дела ушедшего из жизни соборного органиста.

Виды на скромное вознаграждение ни в коей мере не могут удовлетворить молодого композитора, обуреваемого страстным желанием творить, — это ясно всякому. Но недавние разочарования с такой силой давят на него, что он послушно занимает указанное ему место. Единственным утешением при этом возвращении на барщину служит ему одна мысль: творить музыку, звучащую в душе, ему никто и никогда не запретит! Он отдался ей с таким же упоением, как в годы перед своей парижской поездкой. Церковные обязанности заставляют Вольфганга особое внимание уделять духовной музыке. Так рождаются композиции, в которых главенствует орган, основной теперь его инструмент. Один за другим ложатся на нотную бумагу опусы церковной музыки небольшого размера: вечерни, литании, органные прелюдии, а наряду с ними так называемая «коронная» месса, исполнение которой было приурочено к большому церковному празднику.