— Когда несёшь в сердце чистую любовь, — проникновенно говорит он, — а Всевышний озаряет тебя способностью выразить с помощью звуков то, что тебя осчастливливает или мучает, ты никогда не согрешишь, а поступишь согласно его заповедям. Поэтому, Вольферль, тебе не приходится стыдиться: ты стоишь перед твоим Творцом с незапятнанной совестью.

Лицо подростка светлеет от радости.

   — Ты утешил меня, дорогой друг, ты снял тяжёлый груз с моей души. За это я буду тебе благодарен по гроб жизни. И хочу сейчас открыть один мой секрет — об этом ты ещё не знаешь. Эту «Мессу солемнис» я посвящаю тебе. Пусть она прозвучит в тот день, когда ты отслужишь свою первую обедню.

Доминик берёт руку Вольфганга в свою и прочувствованно произносит:

   — Я так мечтал о чём-то подобном! Благодаря тебе это единственное в своём роде торжество для новопосвящённого священника обретёт особую окраску.

И Вольфганг со спокойной душой приступает к окончанию мессы. Поправок в написанное он не вносит. Последние части мессы — «Агнус Дей» и «Ите мисса эст» — дышат благодарностью сердца. В последний раз сворачивает он ноты в трубку и относит к Гайдну — показать финал. На сей раз наставник не произносит ни слова порицания. Он говорит лишь:

   — Ещё один кусок подъёма позади. И немалый! Иди тем же путём, и вскоре вершина окажется перед тобой!

Исполняется и тайное желание Вольфганга: встретить во время прощального визита госпожу Марию Магдалену. Но появляется она лишь на мгновение, когда спускается с крыльца к экипажу. На голове восхитительная, словно с картины Гейнсборо[61], шляпка, на плечах тончайшая кружевная мантия, пышное цветастое платье на кринолине и туфельки на каблуках — ни дать ни взять живое воплощение гравюры Моро-младшего из модного журнала. Бросив на ходу Вольфгангу «Bonjour, monsieur le petit Maitre»[62], она исчезает, как красочное призрачное видение. Муж смотрит ей вслед и покачивает головой.

   — Э-эх, уж эти мне женщины! — вздыхает он, — Им бы только развлекаться, а до мужей и дела нет. Вот тебе, мой мальчик, совет: не влюбляйся слишком рано.

Слова Гайдна заставляют Вольфганга задуматься. Не только по дороге домой, но и во все последующие дни перед ним постоянно встаёт вопрос: как это получается, что такие красивые и любезные дамы могут огорчать близких им людей. И вдруг он, как говорится, падает с неба на землю. А всему причиной случайно возникший в их доме разговор.

Вместе с подругами Антонией и Йозефой, старшими дочерьми лейб-медика архиепископа Сильвестра фон Баризани, Наннерль ласковым летним утром выезжает на природу, поближе к небольшому замку Хельбрунн. Это строение, возведённое в стиле раннего барокко одним из архиепископов, предприимчивым и гораздым на разные причудливые выдумки, им всем очень нравится, и они наперебой рассказывают об увиденном в присутствии заглянувших к Моцартам супругов Хагенауэров и Шахтнера, а потом вдруг Наннерль как бы между прочим замечает:

   — Да, и как вы думаете, кого мы там встретили — Розину нашего Вольферля! Только оставили мы позади деревеньку и приблизились к каменной галерее, как увидели её: сидит себе разодетая, как всегда, в пух и прах на скамейке в беседке, а рядом с ней кто? Молодой граф Арко, который нежно обнимает её за плечи. Когда мы невесть откуда появились, она, конечно, испугалась и попыталась скрыть своё смущение, пряча лицо под веером. А в нас словно бес вселился, и, проходя мимо, мы все трое закричали: «Добрый день, мадам Гайдн!»

   — Ай-ай-ай, вот так история приключилась с нашей знаменитой придворной певицей, — с улыбкой замечает Лоренц Хагенауэр.

   — Кровь комедиантки взыграла, только и всего, — сухо произносит его супруга.

   — Как вы можете, дорогая госпожа Хагенауэр, ведь она — дочь нашего уважаемого соборного органиста Липпа! — вмешивается Леопольд Моцарт.

   — Мало ли что. Она ещё девчонкой всем строила глазки, — настаивает на своей правоте госпожа Хагенауэр. — С тех пор как она вместе с младшей Браунхофер обучалась пению в Италии и невесть какого высокого мнения о своём голосе, она уверена, что все мужчины должны быть у её ног.

   — Мне ваше отношение к ней непонятно, — вмешивается в разговор матушка Аннерль. — Откуда берётся пища для таких ужасных сплетен?

   — Ах, знаете ли, моя дорогая госпожа Моцарт, когда полдня простоишь за прилавком, услышишь много такого, о чём поневоле задумаешься.

   — Но и вдоволь всякой ерунды, — возражает мать Вольфганга.

Госпожа Мария Магдалена была, конечно, меньше поражена неожиданным появлением Наннерль, чем Вольфганг этим разговором, обрушившимся на него, словно ливень с градом с ясного неба на землю. Каждое слово — как удар плети, и он, не в силах вынести этой пытки, встаёт и потихоньку выходит из комнаты, между тем как в гостиной не прекращается спор об охоте на мужчин, которую якобы затеяла очаровательная певица. Нападающая сторона — госпожа Хагенауэр, а защищает Марию Магдалену матушка Аннерль.

Когда страсти обеих женщин улеглись и разговор постепенно переходит на будничные домашние дела, а также на предстоящую поездку в Италию, матушка Аннерль решительно заявляет, что после всего пережитого в предыдущем турне её не сдвинешь с места и с помощью дюжины лошадей; Шахтнер же, единственный, кто заметил исчезновение Вольфганга, идёт в его комнату. Сначала ему кажется, будто он попал в зоомагазин: у ног ласково трётся белый кот Мурр, из деревянной клетки его окликает канарейка, из стеклянного ящика на подоконнике на него таращатся зелёная ящерица и маленькая жаба, а в клетке крутится в колесе озорная белочка.

При ближайшем рассмотрении этот магазинчик превращается в выставку музыкальных инструментов: маленький спинет, скрипка, флейта, кларнеты, мандолина и даже гобой. Но стоящая у стены застеклённая парадная витрина, в которой выставлены сверкающие табакерки, медальоны, аграфы, часы, брелки и самые разные украшения, — подарки, полученные во время турне, — не оставляют никаких сомнений в том, кто обитает в этой комнате.

А её хозяин сидит спиной к двери за столом, опустив голову на руки, и даже не замечает вошедшего Шахтнера. И только когда тот обнимает его сзади, Вольфганг оглядывается. Глаза его печальны, в голосе звучит равнодушие:

   — A-а, это ты.

   — Ты отложил бы словарь итальянского языка, Вольфгангерль, давай поговорим как мужчина с мужчиной. Ведь ты оставил нас потому, что этот разговор был тебе неприятен?

Вольфганг молча опускает глаза.

   — Выкладывай всё начистоту, как и положено между друзьями.

   — Это правда, что госпожа Гайдн обманывает своего мужа?

   — Пустая болтовня. Она легкомысленна и любит подурачить мужчин, которые за ней ухаживают. Все театральные актрисы таковы. Но игра — это ещё не обман. Она тебя целовала?

   — Нет, нет, — отмахивается Вольфганг.

   — Ага, вот видишь, даже этого не было! А ведь сколько разных дам тебя целовало и скольких ты!

   — Да, правда, это было, но...

-Что?

   — Это совсем другие поцелуи.

Шахтнер от души смеётся:

— Ага, вот где собака зарыта. Ты, значит, влюбился. И сердце твоё тает как свеча. Ты вот что: заморозь-ка ты его! Послушай моего совета, прикажи себе: я не такой дурак, чтобы влюбляться во взрослую женщину, тем более — в любимую жену моего уважаемого учителя! Вот так, а теперь пошли, мой мальчик, не то остальные подумают, будто ты и впрямь втюрился в госпожу Гайдн.

Пятнадцатого октября молодой священник Доминик Хагенауэр правит свою первую обедню в церкви Святого Петра. Церковные нефы празднично украшены, на алтарь и на хоры льётся свет сотен свечей. Пол-Зальцбурга на ногах, люди в воскресных одеяниях стекаются к Капительплатцу, к церковному порталу, где вскоре соберётся целая толпа потому, что в церкви места для всех не нашлось. На торжественной церемонии присутствует архиепископ со свитой: как-никак надо по заслугам воздать двум юным землякам.