Сердце Вольфганга пылает: лёгкие огоньки любви, возникшие при знакомстве с Алоизией, за время поездки обернулись огнём всепожирающей страсти. Алоизия тоже едва владеет собой, однако её ответное чувство ни горячим, ни тем более пламенным не назовёшь.

Она с удовольствием принимает его поклонение, но ещё больше нравится себе в роли неприступной женщины, которая, правда, рада слышать признания в любви от своего пылкого почитателя, и даже иногда нежничает с ним, однако никогда от его огня не воспламеняется и отвергает излишне бурные проявления темперамента Моцарта, оправдываясь необходимостью соблюдения правил приличия и девичьей скромностью.

Едва вернувшись в Мангейм, Моцарт в который уже раз обращается к книжке стихов Метастазио и выбирает из неё вступление для арии «Non so d’onde viene» — «Я не знаю, откуда взялась во мне эта нежность, откуда в груди чуждые доселе сомненья и боренья, как просочились они в жилы мои?». Строки эти написаны по совсем другому поводу и относятся к зарождению любви из сострадания, но он перекладывает их на музыку с упоением. Когда несколько дней спустя Каннабих устраивает в честь своего молодого друга домашний концерт, целиком составленный из его произведений, Алоизия наряду с другими ариями исполняет и эту, причём именно её преподносит слушателям с таким тонким проникновением, что все в неописуемом восторге от этого волшебного цветка из звучащего сада Моцарта.

Одна Роза Каннабих не аплодирует вместе со всеми. Её прекрасное лицо Мадонны остаётся непроницаемым. И только в глазах появляется влажный блеск. Когда мать по окончании вечера спрашивает её, в чём причина столь холодного приёма, она слышит в ответ:

   — Ария прекрасная, упоительная, по-другому не скажешь. Но мне претит, что она написана для этой Веберши.

   — Ты права. Эта записная кокетка её не достойна.

Моцарт подробно описывает отцу всю поездку, все свои усилия, что удалось, а что нет. Сейчас в письмах звучит новый, более доверительный тон, причина чего, несомненно, в личных переживаниях. Чтобы избежать подозрений, будто за влюблённостью кроется нечто вроде намерений более серьёзных, желание вступить в брак, он в очередном письме, пользуясь случаем высказаться по поводу свадьбы одного из зальцбургских знакомых, пишет: «Это, если вдуматься, очередная женитьба на деньгах — и больше ничего. Я бы так жениться не хотел. Я хочу сделать мою жену счастливой и добиться счастья благодаря ей. Поэтому я ни на что подобное не пойду и сохраню свою золотую свободу, пока не достигну такого положения, что смогу содержать жену и детей». Но затем следует весьма странное замечание о том, что запланированная антреприза с флейтистом Вендлингом и гобоистом Раммом отменяется, потому что оба они люди в быту легкомысленные и находиться долгое время в их обществе он себе позволить не может. Вместо этого он собирается поехать в Италию вместе с семейством Веберов, которое находится в достаточно стеснённых обстоятельствах. И поэтому просит отца, чтобы тот, воспользовавшись своими надёжными связями в Италии, выяснил, где там можно найти вакансию для оперной примадонны: Алоизия Вебер — Великолепная певица! А сам он уж как-нибудь выбьет для себя заказы на оперы. При этом матушке Моцарт, вконец измученной поездками, хорошо бы вернуться в Зальцбург.

Да, в этих письмах, продиктованных нервозностью и нетерпением, сын наговорил отцу много всякой всячины о своих мудрых решениях и фантастических планах — и всё это как-то отрывочно, сумбурно выражено.

Нет ничего удивительного в том, что обескураженный Леопольд Моцарт, который как раз в это время ведёт серьёзные переговоры с Веной о должности капельмейстера оперы для своего сына, теряет выдержку и отвечает сыну письмом-приказом: «Немедленно поезжай в Париж! И без отговорок, сразу! Приблизься к великим людям — aut Caesar aut nihil[84]. Одна-единственная мысль — надо увидеть Париж! — должна была удержать тебя от нелепых задумок. Из Парижа имя человека, одарённого высоким талантом, прославится на весь мир, там именитые люди оказывают гению всяческое снисхождение, оценивают по достоинству и уважают дарование — там ты сразу поймёшь, что такое воспитание и хорошие манеры, разительно отличающиеся от грубости наших немецких кавалеров и дам; вдобавок ты усовершенствуешься во французском языке». А заключает он своё воинственное, но примирительное под конец письмо-увещевание такими словами: «Добейся в Париже славы и денег; и тогда, если у тебя будут деньги, можешь ехать в Италию и заключать там договора на оперы. Письмами к импресарио не многого добьёшься, хотя попыток добиться этого я оставлять не намерен. Там ты можешь продвигать на сцену мадемуазель Вебер: в устной беседе это сделать удобнее... Целуем вас обоих миллионы раз. Остаюсь по-прежнему ваш верный отец и супруг».

Итак, властное отцовское слово сказано. Оно, как говорится, рубануло Вольфганга по сердцу, разрушив все его прекрасные иллюзии, и на несколько дней он, огорчённый переживаниями, слёг в постель. Но потом собирается с духом и, перечитав письмо отца, прочувствовав и восприняв озабоченный тон, вызванный отцовской любовью, Вольфганг проникается мыслью о важности поездки в Париж. Да, предстоит прощание с семейством Веберов, прощание, при мысли о котором ему становится страшно. Веберы подавлены. Особенно нелегко даётся предстоящая разлука Веберу-отцу, который видит в молодом композиторе благодетеля, открывшего талант дочери. Сама Алоизия и её родители не жалеют слов благодарности. Под конец они даже прослезились. Моцарт успокаивает Алоизию, хотя самому впору расплакаться. Он утешает её надеждой на встречу через несколько месяцев, а она смотрит на него жалостливо, как бы не веря. А когда он собирается уйти, Алоизия в неожиданно страстном порыве обвивает его шею руками и целует.

Моцарт потрясён неожиданным взрывом нежности. Он привык, что она всегда принимает дары, но никогда не одаряет сама. Некоторое время он стоит остолбенев, потом быстро хватает шляпу и пальто, бормочет слова прощания и торопится к двери.

   — Он никогда не вернётся! — всхлипывает Алоизия, опускаясь на стул.

Тут к ней подходит Констанца и говорит ей без обиняков:

   — Да не ломайся ты, Лизль. Меня не проведёшь: ты его не любишь!

Сестра бросает на неё недобрый взгляд, вот-вот она взорвётся, но тут вмешивается мать, прикрикнув на Констанцу:

   — А ну закрой рот, глупая ты гусыня, не то получишь у меня!..

Мать с сыном приезжают в Париж, когда весна только-только проклёвывается. Некогда столица Франции показалась Моцарту-мальчику одним из чудес света, он полюбил её страстно, как нечто бесконечно дорогое сердцу. А теперь? Через каких-то несколько недель Вольфганг испытывает к Парижу нечто вроде отвращения. Чем это объяснить?

Париж, живший в его воспоминаниях, связывался с поразительным блеском двора, с салонами, где царили духовность, красота и поклонение искусству, с зимними ассамблеями и летними праздниками — в ближних предместьях столицы, в замках и резиденциях, построенных в стиле роскошного аркадийского рококо. Правда, кое-кто и тогда ощущал первые симптомы угасания галантного стиля жизни... Празднично мерцающего Парижа, жившего под звездой захватывающего веселья и головокружительного остроумия, нет и в помине. В этот изменившийся мир и вступает Моцарт. Он ожидает, что если где и встретит понимание и поддержку, то в Версале — там задаёт тон Мария Антуанетта, на которой он хотел жениться, будучи шести лет от роду. Но там никто ради него и пальцем не пошевелил. И прежний сердечный друг, теперешний барон фон Гримм, ему не помогает. Королеве не до него, у неё совсем другие симпатии. Больше всего Марию Антуанетту радует, что боготворимый ею кавалер фон Глюк завоевал своими операми исключительную благосклонность публики и наголову разбил тем самым своего соперника Пиччини[85]. Моцарт становится свидетелем этой победы, но она его не трогает. Какое ему дело до споров поклонников Глюка и Пиччини, «глюкистов» и «пиччинистов»?