Впервые в жизни видит она перед собой многолюдное светское общество, оживлённое и торжествующее. На первых порах она ослеплена светом сотен свечей в хрустальных люстрах, которые многократно отражаются в высоких настенных зеркалах. Потом она не в силах оторвать глаз от переливающихся всеми цветами радуги туалетов дам, которые столь грациозно выступают в своих драпированных кринолинах. Сидят ли они в креслах или прогуливаются об руку со своими кавалерами по залу, их накрашенные губы постоянно шевелятся, поддерживая оживлённую беседу. Отсюда, сверху, она слышится то далёким отзвуком водопада, то мягким плеском ручейка.

«Они веселятся, как и мы, — думает матушка Моцарт. — Но всё-таки по-другому. Своё веселье они прикрывают вуалью». В этом праздничном великолепии много причудливого.

Вот проходит спесивая светская красавица в невероятно пышном, покачивающемся туда-сюда кринолине, с немыслимо высоко взбитой причёской, утыканной цветами, и, оглядываясь по сторонам, строго лорнирует зал. Разве не похожа она на павлина?

А вот стареющая кокетка, сделавшая ставку на свои несметной цены драгоценности; она вызывающе выставляет напоказ сверкающие застёжки-аграфы, броши, колье, пряжки и кольца, как бы приглашая взглянуть на все оголённые части своего тела, от лба и до пальцев.

Рядом с ней прогуливается непомерно тучный господин в посаженном на корсет из палочек китового уса сюртуке, из-под которого виднеется пестро расшитая шёлковая жилетка жёлтого цвета, обтягивающая выступающее брюхо, она только подчёркивает его нездоровую полноту. Он останавливается перед юной красавицей, которая по сравнению с раскормленным фавном, старающимся выглядеть галантным ухажёром, кажется беззащитной нимфочкой.

Все эти странности моды, которые не увидишь в Зальцбурге, матушка Аннерль наблюдает из своего укрытия с понятным удивлением и насмешливой улыбкой. И вдруг, словно повинуясь чьей-то команде, на этот жужжащий человеческий рой ниспадает умиротворяющая тишина. Фланировавшие по залу гости торопятся занять места. Появляется гофмейстер в роскошном мундире и объявляет по-французски, что капельмейстер его милости князя-епископа Зальцбурга месье Моцарт имеет честь дать концерт, в котором заняты его шестилетний сын, Compositeur et maitre de musique, и одиннадцатилетняя дочь, la petite grand chanteuse[12]. Шестилетний композитор завершит концерт произведениями собственного сочинения.

Матушке Аннерль становится не по себе. Она ожидала, что в зале наступит полная тишина. Но ничего подобного, никакой благоговейной тишины. Наоборот, спокойное ожидание, предшествовавшее объявлению гофмейстера, уступает место оживлённому шушуканью и громким репликам. Публика успокаивается только после того, как её домашние, муж со скрипкой, а дети за клавиром, начинают выступление с небольшой сюиты.

Приподнятое настроение гостей, какие-то полчаса назад вставших из-за стола после обильной трапезы, не позволяет им сразу сконцентрироваться на музыке. А музыкантов это словно не трогает, они делают своё дело со всем возможным старанием.

Матушка Аннерль от злости прямо из себя выходит; это безразличие она воспринимает как личное оскорбление. Как бы ей хотелось высказать прямо в глаза бесстрастным аристократам всё, что она о них думает!

Но когда Наннерль своим нежным звучным голосом исполняет выходную арию, все внизу умолкают, а потом впервые начинают аплодировать. Лед поверхностного интереса подтаял, подогретый проснувшейся восприимчивостью ценителей музыки. И даже те, кто в ней не особенно разбирается, догадываются, что происходит что-то необычное. У матушки Аннерль падает камень с сердца. Она так боялась, что искусство её детей не найдёт ответа в душах этих людей! А как эта публика встретит её Вольферля? Это беспокоит её, более того — пугает. У неё такое чувство, будто неведомая сила тянет её к клавиру и заставляет играть, а у неё не шевелятся пальцы и она со стыда готова провалиться сквозь землю. На несколько секунд она даже закрывает глаза, чтобы прогнать это видение. До её слуха доходят знакомые звуки. Открыв глаза, она видит, как легко, без видимых усилий играет её Вольферль. Странное дело, дома она много раз слышала эту мелодию, но сейчас она звучит совершенно иначе, в ней словно нет ничего земного, она как бы доносится из сфер. По выражению лиц гостей она видит, что многие из них испытывают похожие чувства; они слушают её сына с такой же сосредоточенностью, как если бы внимали торжественной проповеди в церкви. Их немое молчание прерывается с последними звуками музыки, когда он встаёт и кланяется рукоплещущей публике первых рядов.

Теперь каждая последующая пьеса становится поводом для шумных выражений одобрения, завершающихся громом аплодисментов, когда Вольферль под занавес исполняет собственное произведение. Матушка Аннерль глазам своим не верит, когда пожилой генерал-фельдмаршал, грудь которого увешана орденами, высоко поднимает мальчика и, указывая на него публике, с чувством декламирует:

Несколько минут спустя слышит из-за спины голос барона Вальдштеттена:

   — Ну, каково быть матерью признанного любимца муз?

   — Я словно во сне, — тихо признается она.

   — Не сомневайтесь: Вена — это только начало пути, открывающее блестящие виды на будущее. Если даже знаменитый полководец граф Даун под впечатлением искусства маленького чудодея превращается в поэта?!

   — Мне немного страшно: а вдруг этот шумный успех вскружит малышу голову и он отдалится от нас с отцом? — тревожится она.

   — Не беспокойтесь, дорогая госпожа Моцарт. Ваш Вольферль чересчур серьёзно относится к искусству, чтобы поддаться внешнему признанию публики. Успех будет его подстёгивать, но целью никогда не станет.

Матушка Аннерль встаёт со стула.

— Благодарю вас, господин барон фон Вальдштеттен, за ваши добрые слова. — Она протягивает ему руку. — А теперь проводите меня, пожалуйста, к моим детям. Мне не терпится обнять их.

Поздно вечером накануне дня Богоявления семейство Моцартов, как и планировалось, возвращается в свою зальцбургскую обитель. Трезель тщательно подготовилась к их приезду, разогрела печки во всех комнатах и вообще развила такую бешеную деятельность, что превзошла саму себя. Матушка Аннерль, с трудом сдерживая улыбку, благодарит её за хозяйственность и вручает выбранные для неё в Вене рождественские подарки. Дети суют в карманы фартука Трезель целые пригоршни конфет. И когда замечают, что другой положил больше, стараются его перещеголять, добавляя всё новые и новые сладости. Чтобы положить конец этому шутливому соревнованию, Трезель поспешно удаляется на кухню.

Вне себя от радости Бимперль. По словам Трезель, он за время их отсутствия превратился в настоящего ворчуна. Но его весёлый заливистый лай доказывает, что его недовольство было просто маской. В виде особой награды его угощают парочкой настоящих венских сосисок.

В первые дни рассказам нет конца. То Моцарты сидят у камина в уютной гостиной Хагенауэра, то принимают соседей в своём «парадном зале». В этой тесной компании почти обязательно присутствует весельчак Шахтнер. Каждый из путешественников на свой лад рассказывает о том, что ему довелось услышать и пережить, а гости только диву даются и лишь изредка осмеливаются задавать вопросы.

Поездка семьи Моцартов в Вену обсуждается, похоже, во всём Зальцбурге. Где бы ни появился господин придворный музыкант, на него сразу набрасываются с вопросами и поздравлениями, причём подчас даже совершенно незнакомые ему люди. Он как бы обретает ореол местной знаменитости. Это льстит его честолюбию, хотя он отдаёт себе отчёт в том, что происходит это не столько в силу его собственных заслуг, сколько благодаря исключительным успехам его детей. И надеется, что их кормилец тоже проявит к нему милость.