В порыве откровения Моцарт жалуется другу, что из пятисот примерно сочинённых им произведений напечатана едва ли десятая их часть. Для музыкальных издателей его имя ничего не значит. А остальные его вещи осуждены желтеть и пылиться в архивах учеников и друзей. Из уважения к нему они будут сохранять эти ноты, пока сами живы. Единственный человек, который бережёт всё, созданное им, как зеницу ока, — это его отец. Но увы, увы! Из последних, дошедших до него из Зальцбурга сведений следует, что часы жизни отца сочтены.

Когда он произносит эти слова, Баризани видит слёзы на глазах друга. Врач старается утешить Моцарта, говоря, что в подобных случаях смерть лишь естественный и достойный исход полной смысла жизни, а он, его друг Вольфганг, не достигший пока даже пика зрелых лет и обладающий таким мощным источником созидательного творчества, не должен, не имеет права предаваться тягостным размышлениям о смерти. Моцарт, опустив глаза, отвечает ему:

— Не думай, что я страшусь смерти. Я с ней давно подружился, я нахожу в ней ключ к счастливому обретению покоя души, которому чужды все превратности жизни. Я никогда не засыпаю, не подумав о том, что, возможно, несмотря на мои молодые годы, завтра не проснусь. Тем не менее никто не укорит меня в том, что в обращении с другими людьми я веду себя как невыносимый мизантроп. Положим, сегодня ты застал меня в плохом настроении. Но посуди сам: я тревожусь о Штанцерль и, не будь тебя, Бог знает что подумал бы; тяжёлая весть из Зальцбурга, не говоря о многом другом. Не забывай также, что я совсем недавно расстался с учеником. Он объявился у меня совершенно неожиданно, и вот его у меня больше нет.

   — Что, оказался из нерадивых?

   — Наоборот, он был самым одарённым из всех. Это я понял после третьего урока с ним. Он вынужден был вернуться в Бонн, куда его позвала смерть матери. Но поверь мне — этот замкнутый, никогда не улыбающийся волевой юноша непременно заставит мир говорить о себе. Он расстался со мной с искренним сожалением. Запомни на будущее его имя: Людвиг ван Бетховен.

Баризани собирается уходить. Он к своим обязанностям врача относится педантично, состояние здоровья пациентов для него главное. А сейчас он и без того засиделся у друга. Но Моцарт удерживает его:

   — Сегодня я не отпущу тебя, пока ты не оставишь запись в моей книжке для почётных гостей.

   — Непременно сегодня?

   — Если ты меня любишь — да. А то опять забудем...

Он приносит книгу в кожаном переплёте и кладёт на стол перед другом. Баризани берёт её в руки, листает и останавливается на последней записи, сделанной три дня назад: «Гения чистого, истинного, но бессердечного не бывает в природе. Ибо не только высокий разум, не только сила воображения, ни то и другое вместе гения не дадут. Любовь, любовь — вот душа гения!»

   — Не так уж он не прав, наш юный Жакен, — говорит Баризани. — Для двадцатилетнего человека это мысль, достойная уважения.

Обмакнув гусиное перо в чернила, он пишет:

— К философии этот экспромт никакого отношения не имеет, — добавляет он, возвращая книгу Моцарту, — это всего лишь признание сердца. А теперь давай прощаться, мой милый Амадео. Относись к жизни проще, пусть все её тяготы будут тебе по плечу. Не задумывайся ты о них с такой остротой и безнадёжностью! Садись и пиши свою оперу. Если у тебя выйдет второе такое чудо, как «Фигаро», все сомнения развеются сами, как дьявольское наваждение!

Да, опера — сейчас это та задача, которой Моцарт посвящает себя целиком. Когда в саду, посреди которого стоит домик Моцарта «У деревенской дороги», расцветает сирень, Да Понте приносит первые сцены своего либретто, композитор читает рукопись в его присутствии, он просто проглатывает текст, и по выражению лица Моцарта поэт видит, насколько он им увлечён. «Какое грандиозное вступление!» — думает Моцарт. Этот надутый слуга Лепорелло, не знающий покоя ни днём, ни ночью, потому что авантюры его господина не позволяют ему перевести дух; эта мимолётная, как исчезновение ночного привидения, короткая стычка между скрывающимся под маской жениха совратителем, спасающимся затем бегством, и его гордой обманутой жертвой; а потом ещё вмешательство уязвлённого в своей отцовской гордости отца, обнажающего шпагу и гибнущего в поединке, — разве можно представить себе завязку драмы более волнующую?

Моцарту известен литературный источник, послуживший основой для либретто Да Понте: трагедия испанского монаха Тирсо де Молины[91] «Совратитель из Севильи, или Каменный гость». Поэт приносил её для прочтения. Но он не узнает пьесу. Вся пространная экспозиция убрана рукой искушённого в музыкальных представлениях либреттиста. Зритель сразу, без лишних затей знакомится с главными героями и их привычками.

Моцарт рассыпается в похвалах и комплиментах, а Да Понте, гордый тем, что сумел услужить сразу трём композиторам, хвастливо объявляет ему: утром его обнимал и целовал Мартин, для которого он разработал сюжеты Петрарки, вечером он, вдохновлённый Торквато Тассо, закончил либретто для Сальери[92], а ночью, восхищенный «Адом» Данте, написал вот эти самые сцены «Дона Джованни». Криво улыбнувшись, он добавляет, что, живи герой де Молины раньше великого автора «Божественной комедии», тот наверняка поместил бы его в восьмой круг ада.

На вопрос Моцарта, когда же он, вообще говоря, спит, Да Понте отвечает:

   — В свободное от всего этого время... днём!

А потом ещё добавляет, что пишет это либретто в самом приятном обществе: у него поселилась юная дама, искушённая в тонкостях любви, как Тайс[93]. Коротать с ней время одно удовольствие! А если под рукой отличнейшее токайское и севильский табак, то о чём ещё можно мечтать?

   — Тогда остаётся пожелать, чтобы токайское и табак у вас никогда не переводились, а ваша прелестная муза оставалась вам верна, — замечает Моцарт.

Сотрудничество между автором текста и композитором проистекает столь же плодотворно, как при работе над «Фигаро». С той лишь существенной разницей, что она прерывается горестными для Моцарта обстоятельствами. Весть о смерти отца надолго омрачает его душу. Все былые противоречия и размолвки блекнут и отлетают прочь. Леопольд Моцарт предстаёт перед Вольфгангом Амадеем лишённым всех теней и шероховатостей своего характера, это светлый облик воспитателя и друга, постоянно заботящегося о благе и творческом преуспевании сына.

Эти дни траура и тихой печали по ушедшему из жизни чисто случайно совпадают с первой крупной ссорой с новым домохозяином, который настаивает на неукоснительной уплате денег за наем, грозит наложить арест на имущество или вышвырнуть Моцартов на улицу. Никакого разговора об отсрочке платежа не может быть! Лишь когда муж Наннерль присылает тысячу гульденов из отцовского наследства, ему удаётся успокоить разбушевавшегося хозяина и заплатить самые срочные долги. Во время этих денежных затруднений он сочиняет «Маленькую ночную музыку», восхитительную серенаду, в которой богатство мелодий подчёркивается волшебной лёгкостью звучания.