— Разумеется, ваша высококняжеская милость.

   — Итак, наберёмся терпения и подождём, что станет с освободившимся от цепей барщины молодым титаном. Как знать, может быть, в будущем накопленный им сердечный опыт подстегнёт его написать «Дон-Жуана»? Если, конечно, он найдёт подходящего либреттиста...

Часть третья

БОРЬБА ЗА СВОБОДУ И ПРИЗНАНИЕ

«Да, это правда, мой высокочтимый барон фон Вальдштеттен, Вольфганг Амадей Моцарт освободился от цепей барщины, как он в самом узком кругу называл свои отношения с архиепископом, — сообщает в конце августа 1777 года Шахтнер своему другу в Вену после того, как тот в письме попросил написать подробнее об отъезде Моцарта, вызвавшем столько кривотолков в императорской столице. Шахтнер добросовестно описывает все события и добавляет: — Такой исход считаю наилучшим; мне не верится, чтобы два столь различных между собой человека когда-нибудь нашли бы общий язык. Будь Моцарт на десять лет старше, другой вопрос. Но в том возрасте, когда в нём всё горит и кипит, когда он стремится покорить вершины музыкального искусства, другой возможности у него нет. Итак, он, двадцати одного года, едет в Вену в поисках счастья. Он хочет обрести место в жизни, где не чувствовал бы себя загнанным в угол и мог бы пошире расправить крылья. Нам с Михаэлем Гайдном будет очень его не хватать, ибо мы трое составляем, так сказать, тайную оппозицию италомании нашего высококняжеского повелителя.

Больше всего мне жаль Леопольда Моцарта. Тревога о том, как сложится судьба сына, до такой степени изнуряет его, что с виду он скорее мёртв, чем жив. Наш милый Вольфганг ко многому относится легкомысленно, считая, что всё как-нибудь да устроится. Сколь счастлива молодость в своём неведении. Храни его Господь от разочарований!»

Несмотря на горечь предстоящей разлуки с женой и сыном, Леопольд Моцарт не сидит сложа руки, а трогательно заботится обо всём, что связано с их отъездом: расписывает во всех подробностях маршрут поездки, составляет список знакомых ему влиятельных лиц, достаёт необходимые на первое время деньги — словом, делает всё от него зависящее. К этому следует прибавить благонамеренные советы сыну: постоянно помнить, что за концерты и композиции надо просить деньги вперёд, а получив их, тратить лишь в случаях крайней необходимости; во всех жизненных ситуациях руководствоваться не чувствами, а разумом; не увлекаться горячительными напитками и избегать знакомств с легкомысленными молодыми людьми; вступать в дружеские отношения только с теми людьми, которые безусловно заслуживают уважения, и быть разборчивым в общении с представительницами прекрасного пола.

Так же как с сыном, он перед расставанием долго беседует с женой, даёт ей наставления. Леопольд Моцарт знает, как она снисходительна к слабостям сына. Он наказывает матушке Аннерль строго следить за ним, обуздывать его легко воспламеняющийся темперамент, сдерживать его нетерпение, не допускать, чтобы добросердечие Вольфганга растрачивалось попусту и чтобы его детская доверчивость не использовалась против него самого.

Матушка Аннерль обещает, правда, исполнить всё это в точности, но её супруг заранее уверен, что в лучшем случае она будет по-матерински мягко увещевать своего Вольферля, а необходимой строгости ждать от неё не приходится.

До последнего дня у матушки Аннерль забот полон рот. Ей хочется оставить дом в таком порядке, чтобы её близким было в нём удобно и чтобы они хоть какое-то время не чувствовали её отсутствия. Потом они вместе с Трезель укладывают вещи, а когда и это дело закончено, матушка Аннерль тяжело вздыхает:

   — Ну и вспотела же я от этих хлопот! Чёрт бы побрал все путешествия на свете! Нет, я и правда ног под собой не чувствую.

Несмотря на радостные ожидания, утром двадцать третьего сентября, когда приходит пора прощаться, у Вольфганга слёзы на глазах; отец обнимает сына, брат целует сестру, а матушка Аннерль на удивление спокойна, находит слова утешения для всех и, даже сидя в почтовой карете, успевает ещё сказать прослезившейся «девице танцмейстерше Митцерль»:

   — Ну, что вы, Митцерль, зачем плакать? Не навсегда же мы расстаёмся. К началу лета вернёмся домой! Будьте все здоровы!

А для мужа и дочери этот день, как впоследствии признается Леопольд Моцарт в письме уехавшим, самый грустный в жизни.

«Vivato come i principi![82] Нам тут очень недостаёт папа. Ну что ж, на всё воля Божья. Ничего, всё будет хорошо! Надеюсь, скоро папа выздоровеет и будет весел, как я. Я тут прижился. И во многом повторяю папа, ничего не упускаю из виду. Даже вызвался оплачивать услуги почтальона: он берёт с меня меньше, чем взял бы с матушки... Пусть папа больше следит за своим здоровьем, ибо муфтий И. К. — хрен собачий, а Господь наш сострадателен и милостив».

Этими словами Вольфганг заканчивает письмо о прибытии в Вассербург. Он не может удержаться, чтобы не дать по зубам своему бывшему кормильцу. Есть и робкая, но вынужденная приписка: «По-моему, я забыл дома мои декреты» — то есть самое важное: дипломы, свидетельства, рекомендательные письма.

В Вассербурге они только останавливаются на ночлег. На другой день, ближе к вечеру, мать с сыном прибывают в Мюнхен. С редкостным для себя послушанием Вольфганг следует отцовским советам и наносит визиты всем влиятельным особам, имеющим влияние на курфюрста, чтобы через них испросить аудиенцию. Но их ходатайства успеха не имеют.

И тут на помощь приходит его знакомый по последним мюнхенским гастролям виолончелист Вошитка. Видя озабоченность Моцарта, старается успокоить его и увозит в Нимфенбург, где высший свет готовится к «королевской охоте». Там он велит ему стоять в одной из комнат анфилады, по которой пройдёт к праздничному столу курфюрст. Когда тот появляется, Моцарт смело выступает вперёд, низко кланяется и говорит:

   — Ваша светлость, разрешите мне всеподданнейше преклонить колени и обратиться к вам с просьбой о предоставлении места при дворе?

   — Да, но то есть... как прикажете понимать? Вы из Зальцбурга насовсем уехали?

   — Навсегда, ваша светлость.

   — И почему же? Тесно стало или как?

   — Я уже давно собирался... Зальцбург не место для меня.

   — Бог мой, в такие молодые годы? Но отец всё ещё там?

   — Совершенно верно. Но тамошняя жизнь не по мне. Я трижды побывал в Италии, сочинил три оперы, избран членом академии в Болонье. Меня экзаменовали, и там, где другим маэстро потребовалось попотеть по четыре-пять часов, я справлялся за час. Это доказывает, что я способен к службе придворного капельмейстера. И у меня нет желания более сокровенного, чем поступить на службу к вашей светлости, если вам будет угодно принять меня.

   — Однако, дражайший юноша, у меня нет вакансий. Я сожалею.

   — Смею заверить вашу светлость, что я постараюсь прославить Мюнхен.

   — Всё это прекрасно. Однако повторяю: вакансий нет.

Курфюрст удаляется, а Моцарт остаётся стоять поджавши хвост. Ясно как день: в Мюнхене ему рассчитывать не на что.

Правда, добросердечный и услужливый хозяин «Чёрного орла», гостиницы, в которой они остановились, вызывается найти десять меценатов; каждый из них добровольно пожертвует-де один дукат в месяц в пользу молодого композитора; да и сам он носится с надеждой, что граф Зееау закажет ему от имени курфюрста новую оперу, что вкупе с даяниями доброхотов позволит безбедно прожить в Мюнхене некоторое время.

Но ни меценаты не поспешили ему на помощь, ни директор театров его светлости ни еловом не обмолвился о высочайшем заказе. Матушка Аннерль с сыном покидают баварскую столицу несолоно хлебавши.