— Можешь в этом нисколько не сомневаться, люблю и ценю. — Моцарт обнимает его и целует в лоб. — Счастливого пути!

Несколько дней Моцарт решительно не в духе. Расставание с О’Келли не проходит для него бесследно, потому что никто в Вене не относился к нему с такой трогательно-наивной нежностью и привязанностью, одному ему он изливал свою душу без остатка. Но потом собирается с духом и отправляется к Да Понте. Тот сидит за письменным столом перед горой исписанной бумаги.

   — Закопались в работе, почтеннейший Да Понте? — шутливо приветствует его Моцарт.

   — Ах, от вас, композиторов, разве доброе слово услышишь? Завалили меня заказами и предложениями. Все хотят, чтобы я обработал какой-то текст, да поживей, да повеселей! Волшебник я, что ли? Надеюсь, вы ко мне не по делу?

   — Не угадали! Именно по делу, и весьма срочному.

   — Бог мой, только этого недоставало.

   — Не притворяйтесь! Вы, если захотите, всё сделаете в лучшем виде. Я взываю к вашей гениальности и чувству дружбы ко мне. Не родился ещё, кроме вас, другой поэт под солнцем, способный написать то, что нужно мне. Вы обладаете тем, чего нет у других стихотворцев: вы чувствуете язык музыки.

Моцарт начинает с рассказа об успехе «Фигаро» в Праге; зная, как его соавтор падок до лести, подчёркивает, что, по совести говоря, этот триумф следует разделить на двоих.

Да Понте внимательно слушает его, но вынужден заметить, что за недостатком времени не в силах выполнить его просьбу, потому что сейчас у него в работе два либретто, одно для Сальери, другое для Мартина.

Моцарт так опечален его отказом, что белеет как мел. Да Понте тоже становится не по себе. Он очень ценит этого композитора, который без устали черпает из невидимого источника своей души мелодии поразительной красоты и мощи, он ставит Моцарта гораздо выше всех его современников. Поэтому он идёт на попятную:

   — Видите ли, драгоценнейший друг, подыскать сюжет, который вас вполне устроит, трудно. Очень трудно!.. «Свадьба Фигаро» оказалась счастливой находкой. А так... Есть у вас что-нибудь на примете?

   — Я уже говорил вам: в поэзии я не разбираюсь. И вполне полагаюсь на ваш вкус. Я предпочёл бы сюжет вроде вашего «Древа Дианы», чтобы на первом плане была не просто любовь, а любовь демонической силы!

Это предложение заставляет Да Понте глубоко задуматься; похоже, ему на ум пришла какая-то мысль.

— Хорошо, я подумаю. Но мне нужно время. Больше я вам сейчас обещать не могу.

Моцарт возвращается домой. Он почти в отчаянии. Последние слова Да Понте он принимает за вежливый отказ и с грустью признается жене, что человек он потерянный, потому что итальянец никакого либретто ему не напишет. Констанца утешает его, уговаривает набраться терпения, может быть, дело ещё сладится; а всё-таки не помешало бы, как бы невзначай продолжает она, — и здесь Констанца впервые обнаруживает зачатки бережливости, — было бы неплохо сократить расходы на хозяйство, уволить Йозефа и Штеффи, а также подыскать квартиру подешевле.

Несколько дней проходят как в тумане — от Да Понте ни ответа, ни привета. В эти дни душевного уныния Моцарт много времени проводит в семье университетского профессора Йозефа Франца фон Жакена, директора ботанического сада, учёного с большим именем. Он уже в годах, музыку любит до самозабвения, а к гениальному композитору прикипел душой, когда тот был ещё вундеркиндом. Впоследствии он пригласил его в качестве музыкального наставника младших детей.

Для семнадцатилетней Франциски, из которой благодаря ему выработалась впоследствии хорошая пианистка, Моцарт во время партии в кегли написал «Кегельное трио» для клавира, скрипки и альта, которое впервые исполнялось в доме Жакенов во время благотворительного концерта. А девятнадцатилетнего Готтфрида он обучает пению и посвящает ему прелестный терцет.

Моцарт испытывает самые добрые чувства к этому порывистому юноше, сердце которого готово воспламениться, как только подует ветер любви. Как он напоминает ему самого себя в таком же возрасте, когда он с горячностью откликается на любой призыв Амура. Ему нравится выступать в роли исповедника, которому молодой повеса признается в своих увлечениях. Надев маску моралиста, он мягко укоряет Готтфрида, взывая к его совести.

Ранним утром весеннего дня он подходит к калитке дома Жакенов в ботаническом саду и насвистывает мотив из терцета. Во втором этаже открывается левое оконце, в нём заспанное лицо Готтфрида.

   — Дорогой маэстро!.. В такую рань... когда всё вокруг спит!..

   — Не всё и не все! Не слышите разве, как щебечет птичий оркестр? Что, ночное рандеву слишком затянулось, а? Спускайтесь вниз, проказник, я устрою вам головомойку!

   — Я ещё не одет...

   — Не беда. Выходите в чём есть. Даже в чём мать родила! Я не обижусь.

Не проходит и минуты, как Готтфрид подбегает к нему в шлафроке нараспашку. Горячо пожимая Моцарту руку, он тянет его за собой, уговаривая позавтракать вместе.

   — Нет, нет, — отказывается Моцарт, — все вы сони, за исключением вашего батюшки, который давно уже колдует над своими альпийскими травами. Я, видите ли, подыскиваю для нас новую квартиру. И нашёл неподалёку отсюда, совсем рядом с церковью августинцев, очень милый домик с садом. Как он мне нравится! Чего я не могу сказать о хозяине, брюзгливом старикашке...

   — О-о, вот это здорово! — радуется Готтфрид. — Значит, мы будем иметь удовольствие видеть вас летом почаще, дорогой маэстро!

   — Ну, заранее ничего обещать не могу. Летом у меня будет работы выше головы. Эти, так сказать, вторая новость, которой мне не терпится поделиться с вами. Вчера вечером — да, да, навострите уши, Готтфрид! — ко мне зашёл Да Понте и предложил сюжет новой оперы. Это такой сюжет — хотите верьте, хотите нет, — что у меня даже во рту пересохло. Сюжет, от которого — как бы это поточнее выразиться? — задрожали все потайные струны моей души...

   — И о чём же он?..

   — Строго говоря, это тайна. Но я-то знаю, что в этом отношении на Да Понте положиться нельзя и пол-Вены знает уже о нашем замысле, скажу вам: речь пойдёт об авантюрах нечестивого сердцееда дона Джованни.

   — Какая прекрасная мысль! Вот это будет опера по мне!

   — Охотно верю, вы сами крошечное подобие этого исчадья ада. Дамский угодник!

Готтфрид умоляет маэстро обсудить животрепещущую тему за кофе, однако Моцарт отказывается, оправдываясь тем, что дома его поджидает новый ученик. И на вопрос, кто этот новый ученик, слышит в ответ:

   — Он приехал из Бонна, ему шестнадцать лет. А зовут его Людвиг ван Бетховен. Занятный паренёк, для своего возраста очень вдумчивый и серьёзный. У него было рекомендательное письмо ко мне от графа Вальдштеттена. Тот просит, чтобы я выпестовал из него верного служителя культа Госпожи Музыки. Что ж, в игре на клавире ему многому предстоит у меня поучиться. Но когда задаёшь ему фантазию на свободную тему, он играет как зрелый мастер. Так что поймите меня, любезнейший друг: обязанности учителя промедления не признают!

В последнее время Констанца часто хворает. Моцарт этим очень озабочен и просит своего друга Баризани, с которым давно побратался и перешёл на «ты», проконсультировать жену. Внимательно обследовав её, доктор никаких серьёзных заболеваний не обнаруживает, а находит общую слабость организма и рекомендует различные укрепляющие средства. Оставшись с Моцартом наедине, Баризани как бы вскользь замечает, что его, Вольфганга, состояние внушает ему гораздо большее беспокойство: он постоянно подавлен, угнетён, чего прежде не было. Моцарт долго отнекивается, а потом неожиданно признается: — Ты прав. Есть много причин тому, что я впадаю в уныние. И самая главная из них — всё, написанное мной, развеивается. Как пыль по ветру. Мои вещи ставят и исполняют, мне аплодируют, устраивают приёмы в мою честь, но после десяти — пятнадцати постановок оперы и двух-трёх исполнений концертов и симфоний они все погребены в забвении. Я постоянно вынужден создавать новые и новые вещи, чтобы люди знали, что я ещё жив. О Баризани, это наносит мне такие раны, от которых моя душа медленно истекает кровью.