Но пока её опасения беспочвенны. По крайней мере, сама Наннерль о замужестве не помышляет. Свои тщеславные надежды, связанные с блестящими выступлениями на сцене в качестве певицы и пианистки, она давно похоронила. Уроки музыки, которые она даёт, её вполне устраивают, тем более что зажиточные жители Зальцбурга охотно доверяют ей своих детей: любовь к Госпоже Музыке у семейства Моцартов в крови, учиться у них — и полезно и почётно.

Теперь уже трое приносят в дом деньги, и Леопольд Моцарт смотрит в будущее без особых опасений. И ничего, что теперь приходится жить на более широкую ногу, по крайней мере внешне. Единственное, что его беспокоит: почему Вольферлю никак не удаётся получить место, которое отвечало бы его способностям и заслугам?

С новой домохозяйкой, «девицей танцмейстершей Митцерль» — как её прозвали Моцарты, — у них сразу устанавливаются тёплые отношения. Проживает она на первом этаже и внешне напоминает хрупкую мейсенскую статуэтку из фарфора, кокетлива, одевается по последней моде, следит за своей внешностью, припудривается и подкрашивается, всегда предупредительна и обязательна. Ступает она легко и неслышно, кажется, вот-вот воспарит над землёй, и даже человек не слишком внимательный при самом поверхностном знакомстве заметит, что в недавнем прошлом она принадлежала к свите Терпсихоры и что воспоминания о том времени для неё незабываемы.

К подающему большие надежды оперному композитору Вольфгангу Амадею она проникается самыми тёплыми чувствами с первых дней знакомства. Когда Вольфганг заговаривает с ней, лицо «девицы» становится просветлённым, а когда он садится за инструмент и наигрывает мелодии танцев собственного сочинения, восторгу её нет предела.

В завершение следует сказать ещё, что язык у «девицы танцмейстерши Митцерль» без костей. То, что знаменитый сын Зальцбурга, которым гордится весь город, рыцарь ордена Золотой шпоры — она обращается к нему не иначе как «господин фон Моцарт» — проживает в её доме, воспринимается ею как награда. Поэтому она при любой возможности старается обратить внимание знакомых дам на это обстоятельство. Что имеет и неприятные последствия: по городу проходит слушок, будто Моцарты вернулись из Италии богатыми людьми, будто на всех концертах не было ни одного пустого места, да что там — будто любители музыки просто с ума сходили и платили двойную и даже тройную цену за билет, лишь бы оказаться в зале.

Находятся, конечно, доверчивые люди, которые вдобавок эту легенду ещё и раздувают. Не обходится и без того, чтобы весть об озолотившихся в Италии Моцартах не донесли до архиепископа. Беседуя с главным казначеем, князь церкви спрашивает его, действительно ли турне по Италии было столь прибыльным, что они сумели так заметно изменить свой «модус вивенди» — «жизненный уровень». Старый граф возражает: ничего существенного не произошло, гонорары были как гонорары — просто отец считает нужным подобными мерами подчеркнуть возросшее реноме сына. Архиепископ не удерживается от колкости: в лице главного казначея у Моцартов есть, мол, и покровитель, и заступник, и меценат! Беседу он завершает строгим указанием:

— Я предоставил отцу временный отпуск ввиду заслуг сына. Подобные милости, вошедшие у моего предшественника в привычку, нашим правилом не станут. Что будет с дисциплиной, если таких послаблений будут испрашивать и остальные и, пользуясь полученным разрешением, будут по своему усмотрению сроки эти растягивать, как это имело место во время поездки в Италию? Я поручаю вам слово в слово передать мою точку зрения вице-капельмейстеру Моцарту.

   — По правде говоря, Вольферль, я тобой недовольна, — говорит однажды матушка Аннерль. — Теперь у нас хорошая большая квартира и ты можешь сочинять и музицировать сколько твоей душе угодно. А ты всё ходишь хмурый, не радуешься ничему — настоящая кислая капуста! Ну, где наболело? Поделись с матерью.

Сын молчит, машет рукой. Все попытки матушки Аннерль разговорить его оказываются тщетными. Тогда она прямо в глаза говорит сыну: он влюблён и в этом всё дело.

   — Эта Резль и собой хороша, и нрава весёлого, и старших уважает, слов нет. Вкус у тебя есть. Но, мой мальчик, тебе всего семнадцать, ей — шестнадцать. Пока придёт пора жениться, пройдёт не год и не два. Что ж ей, бедняжке, дожидаться тебя, как евреям прихода Мессии?

   — А кто говорит о женитьбе? — недовольно спрашивает Вольфганг.

   — Вот как? Ну, если у тебя на уме любовные интрижки да шалости, другой разговор. Зато Резль, по-моему, видит в тебе жениха. Да и матушка её была бы, похоже, не против. Что касается тебя, Вольферль, то приличия требуют таких надежд не пробуждать. Грех будет разбить нежное сердце девушки. Это я тебе как мать говорю.

После этих слов матери для него становится ясным то, что он до сих пор не понимал: во время его отсутствия кто-то основательно потрудился, чтобы посеять в душе его избранницы семена сомнений и недоверия, желая разрушить их чистые чувства. Вольферль понял, что ему необходимо объясниться с любимой.

Он целыми днями носится с этой мыслью и предпринимает несколько безуспешных попыток увидеться с ней. Но в один из первых майских дней всё разрешается само собой. Когда он, уставший после многочасовой работы над симфонией, захлопывает крышку клавира, подходит к окну и тоскливо смотрит на улицу, он вдруг видит, как Резль одна пересекает площадь Ганнибала по направлению к парку Мирабель. Ни секунды не раздумывая, он выбегает из дому и догоняет её у входа в карликовый парк.

   — Резль! — окликает он девушку, будучи в двух-трёх шагах от неё.

Она поворачивается к нему, не очень-то удивлённая неожиданным появлением своего ухажёра.

   — Наконец-то у меня есть счастливый случай поговорить с тобой без посторонних. Что, вообще говоря, происходит? По твоему поведению я догадываюсь, что тебя что-то тревожит. Доверься мне!

Он берёт её руку в свою и смотрит прямо в глаза, с нетерпением ожидая ответа. Вздох, вырвавшийся у неё, и налёт грусти в глазах выдают ему, как ей непросто найти нужные слова.

   — Что, Антония нажаловалась? Или Йозефа? — быстро спрашивает он.

   — Нет, нет, ни та ни другая.

И тут Резль признается ему, что, получив от него из Милана арию из новой оперы, написала ему подробное письмо, которое перехватила мать, после чего и запретила ей какие-либо встречи с ним.

Оглушённый этим признанием, Вольфганг мысленно видит уже, как рушится воздушное здание его юношеской любви. Но Резль, которой передаётся испуг Вольфганга, крепко берёт его под руку и увлекает в боковую кленовую аллею. Она не жалеет нежных слов, успокаивая его и уверяя, что никакие материнские запреты не заставят замолчать её сердце! Она придёт к нему на свидание при самой первой возможности!

Летние дни приносят Вольфгангу много радости. Резль держит слово, и даже если свидания длятся иногда всего-то полчаса, влюблённым всё-таки удаётся обменяться нежными словами и рукопожатиями, а парк Мирабель хранит тайну их сердечной привязанности. Но они не полагаются только на судьбу: слишком часто расставляет она на пути людей ненужные препоны.

Как-то после полудня Наннерль подсовывает брату розового цвета конверт, обещающий пылкому влюблённому свидание в уютном крошечном парке. С пунктуальностью, подобающей кавалеру, Вольфганг ждёт в назначенном месте. И вскоре появляется Резль — в потрясающем платье, словно созданном для неё искусным художником-модельером. А как оно идёт к её стройной фигуре, золотистым волосам и свежему цвету лица! При виде Вольфганга её лицо озаряет улыбка.

Счастливая парочка усаживается на скамейку в самом конце тенистой аллеи и весело болтает о разных разностях. Когда они впервые выбрали для себя это укромное местечко, только-только распустились бутоны роз, сейчас вся природа в пышном цвету, и запахи, сладкие и пряные, пьянят их. Это место словно создано для нежных признаний.