Двадцать третьего января 1770 года — через четыре дня ему исполнится четырнадцать лет — Моцарты прибывают в Милан, где им предоставляют просторную трёхкомнатную квартиру в монастыре августинцев ди Сан-Марко. И здесь им суждено обрести добросердечного покровителя. Это генерал-губернатор Ломбардии граф Карл Йозеф фон Фирмиан собственной персоной. Он, уроженец Южного Тироля, внимательно следит за тем, чтобы во время своего почти двухмесячного пребывания в столице Ломбардии они ни в чём не знали недостатка и приятно проводили свободное время.

Блестящие театральные постановки сразу открыли Вольфгангу глаза на высочайший уровень итальянской оперы. Потом наступает время карнавала: сколько тут поводов от души посмеяться и повеселиться! Темперамент итальянцев, их полная раскрепощённость и непосредственность оставили в сердце Вольфганга впечатление, которому не было дано улетучиться всю его жизнь.

Время от времени их приглашают на домашние музыкальные вечера в княжеские дома, где Вольфганга ждёт тот же горячий приём, что и везде. Вершиной его выступлений здесь стал концерт во дворце графа Фирмиана, на котором присутствовали сто пятьдесят дам и господ из высшего света и который удостоил своим вниманием герцог Моденский с супругой. Для этого случая Вольфганг в спешке сочиняет три арии и речитатив для маленького оркестра на поэтические тексты Метастазио[64]. Самое сильное впечатление производит ария «Мизеро перголетто» с её подкупающей драматической серьёзностью и законченностью трактовки партии голоса. Помимо золотой табакерки хозяин дома вручает Вольфгангу ещё двадцать дукатов. Но настоящая награда ждала его впереди: в самом конце вечера граф сообщает Вольфгангу, что к следующему зимнему сезону ему заказана опера.

Этот заказ кажется ему настолько головокружительным, что он, лёжа в постели, не смыкает глаз. Перед его мысленным взором одна за другой проносятся картины, безусловно навеянные итальянскими операми, в его ушах звучат незнакомые мелодии, то накатятся, то отхлынут. Полночь давно позади, когда он встаёт с постели и как есть, в ночной рубашке и со свечой в руке, заходит в соседнюю комнату, где мирное похрапывание отца подсказывает ему, что тот забылся после такого трудного дня. Одного взгляда на отцовское лицо достаточно, чтобы он, сразу догадавшись, насколько неуместен его приход, повернулся и тихо пошёл к двери. Но Леопольд Моцарт всё-таки просыпается от света свечи, испуганно смотрит вслед сыну и, приподнявшись на подушке, озабоченно спрашивает:

   — Ты не заболел?

   — Нет, отец, просто не в силах заснуть. Всё о новой опере думаю. Лучше всего будет, если я оденусь, сяду за стол и запишу, что мне пришло в голову.

   — Какой ты чудак! Написать серьёзную оперу — это тебе нипочём? Опера — не серенада и не менуэт! Ничего хорошего у тебя так сразу не получится, не воображай! Перед тобой стоит задача, за которую я сам взяться не осмелился, а ты собираешься решить её с наскока.

Вольфганг подавленно смотрит себе под ноги. Помолчав немного, он сначала с грустью, а потом уже поувереннее возражает:

   — Да, но как мне быть? Музыка бурлит во мне, она кипит и вот-вот выльется через край. Я знаю, там будет много негодного, пустых и лишних мелодий. Но я почему-то верю, что найдутся и стоящие. Может быть, даже хорошие.

Леопольд Моцарт покачивает головой. Никогда в жизни, даже в молодые годы, он не испытывал этого демонического искушения — творить, а там будь что будет!

Как композитор он осторожен и предубеждён против всего, что способно взорвать границы положенных правил. Для него важнее всего формальная сторона дела. Глубина, особого рода выразительность и новизна звучания его волнуют меньше. Словом, и в композиции, и в исполнительстве он мастер, но не более того.

Здравый смысл — основная черта характера Леопольда Моцарта — определяет и его творчество. Он не понимает и не разделяет бурных проявлений таланта сына, его неуёмности. Да, Леопольд Моцарт боится этого, как талант страшится гения. Опасения, что Вольфганг поддастся своим чувствам и заблудится в их лабиринте, откуда не найдёт выхода, перевешивают в нём, как в воспитателе, все остальные отцовские соображения.

И он старается повлиять на Вольфганга, убедить его, что рассудительность и здравый смысл — единственные путеводные линии в жизни, которым и в музыке следует отдавать предпочтение, если не хочешь потерять почву под ногами, а это случается очень часто, если позволить силе воображения взять верх над собой.

Вольфганг возвращается в свою комнату и задувает свечку. Когда он ложится на постель и долго вглядывается в темноту, кровь его остывает. Уважение к мнению отца настолько сильно в нём, что обуздывает фантазию, которой у него в избытке. Но ошибается ли он в главном? Некоторое время он ещё размышляет об этом, а потом сон уносит его на своих крыльях в страну забвения.

За несколько дней до отъезда из Милана Леопольд Моцарт добросовестно и подробно сообщает своим в Зальцбург о заказанной опере. Сначала Вольфганг собирается присовокупить к отчёту отца собственное письмецо, как часто делал во время поездки, но в конце концов ограничивается ничего не говорящей припиской: «...почтительно прощаюсь и целую мою маму и мою сестру миллион раз. Я, слава Богу, здоров, и addio»[65].

Ни слова об испытанной радости, хотя по куда менее значительным поводам он готов просто купаться в счастье; опера эта его словно не касается. Но таким Вольфганг был всегда, и с годами это свойство лишь усиливается в нём: восторженность налетает на него подобно райской птице неописуемой красоты, заставляя испытывать мощный душевный подъём, который при некоторых обстоятельствах, например, когда он в состоянии творческого опьянения, может длиться долго и который удивительно быстро улетучивается, стоит невесть откуда взявшемуся отрезвлению превратить чудесную птицу в безобразную ворону.

Эти письма, которые Леопольд Моцарт посылает жене, а Вольфганг матери и сестре вместе, а иногда и одной сестре, приходят в Зальцбург с неравномерными промежутками: в зависимости от того, сколько путешественники в каком городе пробыли. Из них отчётливо видно, насколько у отца с сыном разные характеры.

В письмах отца всегда виден практически мыслящий, точно взвешивающий все «за» и «против» человек факта, и в то же время ворчливый скептик, превыше всего ставящий разумную рассудительность.

Его раздражает невкусный обед или плохо протопленная гостиная, не говоря уже о недостаточной почтительности, проявленной со стороны какого-нибудь лакея по отношению к его особе. Следуя старой привычке, он записывает в своём дневнике имена всех родовитых и знатных господ, побывавших на концертах, и даёт им на полях писем характеристики, особенно в тех случаях, когда кто-то из них проявил к нему подчёркнутое уважение.

Он никогда не забывает сообщить, где Вольфганг давал концерты, и непременно указывает, какие награды получены сыном. И вообще — сын и все события, связанные с ним, всегда в центре писем Леопольда Моцарта. Но расчётливый отец семейства тоже просит слова: он довольно быстро понял, что в Италии довольно легко обрести лавровые венки, а вот с золотыми плодами потруднее. Светское общество здесь много расчётливее, чем в Париже или в Лондоне, а гонорары платят шумными аплодисментами и возгласами «браво» чаще, чем звонкими монетами. Совсем иной тон в письмах сына! Они в большинстве случаев очень короткие, всего в несколько предложений, в редких случаях это целая страничка, но в них всегда видна его весёлая натура, его стремление во всех жизненных ситуациях находить положительные моменты; иногда между строк проглядывает его улыбка. Желание пошутить и немножко подразнить.

О себе самом он ничего не пишет, разве только сообщает для успокоения матери и сёстры, что бодр и здоров.