Начинается праздничное богослужение. С алтаря доносится чистый, мягкий, полный внутреннего тепла голос новопосвящённого священника, которому при отправлении его обязанностей помогают пожилые священники, а с хоров доносится «Месса солемнис» — ею дирижирует тринадцатилетний композитор, уверенно управляющий небольшим оркестром, четырьмя певцами и органистом. Партию сопрано исполняет не Мария Магдалена Гайдн, как представлялось юному сочинителю за работой над мессой, а другая певица; её голос не может сравниться с голосом госпожи Гайдн ни красотой, ни глубиной чувств.

Знатоки улавливают, наверное, в этом произведении влияние композиторов старшего поколения, но отмечают и смелые нововведения в инструментовке; не ускользает от их внимания и свободная распевность высокой колоратуры — она, несомненно, светского происхождения, — но слушатели находятся целиком во власти этой музыки. Это видно по их лицам, даже когда они покидают храм.

На другой день мессу повторяют в старой красивой церкви монастыря бенедиктинцев на Нонненберге, где она тоже встречает горячий приём. В полуденный час семьи Моцартов и Хагенауэров, а также друзья и родственники молодого священника шумно отмечают торжество в уютном гостином дворе у излучья Зальцаха. Отец Хагенауэр поставил всё на широкую ногу. После обильной трапезы — к каждому блюду подавался отдельный напиток — и после всех благожелательных и весёлых тостов, не всегда произносимых отчётливо и со знаменитым цицеронским красноречием, но обязательно касавшихся и юного автора мессы, для поддержания настроения был подан музыкальный десерт в исполнении трио Моцартов.

Потом Вольфганг берёт в руки мандолину и, возбуждённый выпитым вином, поёт разные весёлые зальцбургские припевки. Это как бы служит зачином «сриденитас» — «всеобщего веселья», когда и молодёжи позволено дурачиться и отплясывать кому как в голову взбредёт. И вскоре поют и кружатся в хороводе и стар и млад, а за столом Шахтнер сыплет анекдоты и устраивает весёлые розыгрыши.

Пир горой, вина вдоволь, все поют, танцуют, смеются до упаду! Никому расходиться не хочется, об усталости нет и речи, но ничего не попишешь — близится полночь.

Оживлённые и разгорячённые, возвращаются они в Зальцбург по просёлочной дороге. Впереди Шахтнер с факелом в руках — он же и запевала! А рядом с ним его верный оруженосец Вольфганг с мандолиной. И вот они уже у закрытых городских ворот. У смотрового окошка появляется разбуженный необычным шумом дозорный с фонарём в руках: при виде многочисленного общества он, несмотря на все просьбы, отказывается поначалу впустить этих возмутителей ночного покоя. Однако уговоры Хагенауэра и княжеские чаевые смягчают его. Строго предупредив их о необходимости соблюдать тишину в неурочный час, чтобы не разбудить спящих, он открывает тяжёлые ворота после того, как они по его приказу гасят факелы.

Весёлая компания проходит мимо всё ещё озадаченного дозорного на цыпочках и тихонько движется по ночному городу. Время от времени раздаётся предательское хихиканье кого-нибудь из молодых, но старшие шиканьем тут же подавляют это вопиющее нарушение прав сонных горожан.

У Капительплатца патер Доминик прощается со всеми и скрывается за монастырскими стенами. Шествие привидений редеет на каждом перекрёстке, пока не остаются только семьи Моцартов, Хагенауэров да неугомонный Шахтнер. Придворный трубач непременно желает сопроводить их до самой Гетрайдегассе.

Перед дверью дома он берёт из рук Вольфганга его «щётку» и, тихонько на ней наигрывая, негромко напевает:

Прежде чем Моцарты — на сей раз отец и сын — отправляются в середине сентября 1769 года в своё первое итальянское турне, Вольфганга вызывают к архиепископу, который объявляет ему во время аудиенции, что назначает его своим придворным концертмейстером. Однако, как он присовокупляет, пока без денежного содержания.

   — Звание придворного концертмейстера архиепископа тебе в чужой стране пригодится. Смотри, чтобы после пребывания в Италии и тебе чести прибавилось, и немецкую музыку ещё больше уважали. Мой главный казначей вручит тебе рекомендательные письма, благодаря которым в некоторых городах тебе окажут тёплый приём.

Теперь каждый лишний проведённый в Зальцбурге день вызывают у отца с сыном нервотрёпку, им не терпится отправиться в путь. Матушка Моцарт воспринимает их возбуждённое состояние как личное оскорбление:

   — У вас что, земля под ногами горит? К чему такая спешка? Мы, бедные, хотим хоть на час-другой задержать ваш отъезд — каково нам обеим будет в долгой с вами разлуке?

Вольфганг пытается нежными словами утешить её — тщетно.

Наннерль тоже разделяет недовольство матери, но по другой, правда, причине. Её впервые не берут в концертную поездку, и она обижена. Хотя Наннерль давно понимает, что стала лишь «добавочным украшением» и что только выступления брата притягивают публику и вызывают её воодушевление, честолюбивое желание вызвать рукоплескания ценителей музыки у неё в крови.

Однако с судьбой не поспоришь: мать с дочерью останутся дома, а отец с сыном отправятся на чужбину! Единожды Леопольд Моцарт вбил себе в голову, что Италия — благословенная страна для исполнения страстных желаний художников, и с этого его не собьёшь и не переспоришь.

Сказать, что он не прав, нельзя. Уже совсем недалеко то время, когда немецкие поэты и художники, влекомые той же неодолимой силой, поедут за Альпы, как довольно давно поступают немецкие творцы музыки. Но есть важное различие между теми и другими: поэтов и мастеров кисти привлекает сам ландшафт, лица старинных городов с их крепостными стенами и воротами, дворцами и сторожевыми башнями, церквами и соборами, извилистыми улочками и просторными площадями, их вдохновляет красочность народной жизни и — не в последнюю очередь! — мир обветрившихся руин, из шёпота которых они надеются узнать о тайнах великого исторического прошлого. Музыкантов же опьяняют мощь и разнообразие звучащего мира, которым наполняются высокие своды соборов и храмов и которым дышит чувственная светская музыка театра. А как теплеет на сердце от простых серенад и романсов! Воистину, в городах и деревнях, в горах и долинах все от мала до велика поют и играют, это идёт у итальянцев из самой глубины души, и между высокой инструментальной музыкой и незатейливой народной песней нет пропасти отчуждения.

Вне всякого сомнения, после мощнейшего Возрождения, испытавшего некоторое угасание, музыка в Италии пришла на смену изобразительному искусству.

В лице Палестрины в области церковной, а Монтеверди, Скарлатти, Страделлы[63] и Перголези — светской она достигла новых вершин славы, сделала Италию вожделенной страной мелодий, высшей школой для всех музыкантов и композиторов.

Что ж удивительного, если в городах и весях этой благословенной страны, на поклонение которым уже потянуло многих растущих немецких мастеров, чтобы напиться из вечного Кастальского ключа музыки и утолить свою жажду совершенства, не терпится оказаться и Моцартам? Скорее, как можно скорее!..

На Гетрайдегассе, 9 поселилась тишина, и обе дамы неслышными шагами перемещаются из комнаты в комнату с таким выражением лица, будто у них болят зубы; а Леопольд Моцарт с Вольфгангом едут в больших санях, подняв воротники шуб, по заснеженной равнине прямо на юг. Этому зимнему путешествию бесконечно улыбается сама Фортуна. Повсюду, где бы ни остановились наши путешественники — в Инсбруке, Роверето, Вероне, Мантуе, — Вольфганга встречают с неподдельным воодушевлением. И не важно, играет ли он уже известные произведения на клавире, на скрипке, на органе или по заказу публики исполняет импровизации на заданную тему.