Как он втайне и опасался, архиепископ отказывает. Но только ему, а не им обоим. Это «низкое, подлое мошенничество», как называет ответ Иеронимуса матушка Аннерль, поначалу приводит всех в сильнейшее замешательство. Несколько недель они пребывают в подавленном состоянии, особенно Вольфганг, которого поведение архиепископа ошеломило. Несколько недель он не может написать ни одной ноты на бумаге.

В один прекрасный день отец объявляет, что решил послать его в турне, но при одном-единственном условии: он поедет в сопровождении матушки Аннерль. При житейской неопытности Вольфганга не может быть и речи о том, чтобы он путешествовал совсем один. Настроение Вольфганга сразу меняется, зато матушка противится затее отца. Но умоляющие взгляды сына и настойчивость Леопольда Моцарта своё дело делают, и она уступает — Вольфганг в полном восторге.

Лишь одно беспокоит его. А вдруг архиепископ заупрямится, отпуск даст недолгий и свяжет его тем самым по рукам и ногам?

Ему хочется покончить со службой в Зальцбурге. И он готов хоть сейчас написать прошение об отставке. Странное дело, но отец не препятствует Вольфгангу. С одной стороны, его радует решимость сына, а с другой — беспокоит: как сложится судьба Вольфганга после такого шага? На что он будет жить, ведь никаких гарантий пока не получено? Но поскольку сам он ничего предложить сыну не может, остаётся только признать его правоту.

Итак, молодой Моцарт садится писать прошение об отставке. Он привык всегда говорить прямо всё, что думает, а не ходить вокруг да около. Поэтому и в письме берёт тон, неприемлемый в письме на имя высокопоставленного лица. Леопольд Моцарт громко смеётся, ознакомившись с черновым вариантом.

   — Можно подумать, ты составляешь прошение цеховому мастеру Пфайфенхольцу, чтобы тот выправил тебе бумаги на выезд за границу с целью лечения, а не памятную записку всемилостивейшему князю церкви и правителю области Священной Римской империи.

   — С отточенным стилем придворного церемониймейстера я не знаком. Давайте сочиним это послание вместе, любезный батюшка.

И они действительно сочиняют одно предложение за другим и аккуратно переносят их на бумагу. Леопольд Моцарт сглаживает все выражения, которые могут показаться общими или даже шероховатыми, вписывает вступление, соблюдая существующие правила вежливости, и — к огорчению сына — не оставляет без внимания приличествующего таким случаям обращения «снизу вверх». Но в том, что касается самой сути, право последней редакции Вольфганг оставляет за собой.

«Всемилостивейший князь и господин наш! Родители стараются поставить своих детей на ноги, чтобы те могли сами зарабатывать хлеб свой насущный. Это их долг перед самими собой и перед государством. И если Господь наградил детей талантом, они тем более обязаны найти ему применение, чтобы облегчить собственные обстоятельства, а также обстоятельства родителей; и даже если с течением времени дети со своими родителями расстаются, забота о будущем родителей на детях остаётся. Такому взиманию процентов с капитала учит нас Евангелие».

На последнем предложении отец запинается и хочет его вычеркнуть. Но наталкивается на сопротивление Вольфганга.

— Я ни за что не откажусь от этих слов, — волнуется тот. — Сколько раз архиепископ упрекал вас — даже в присутствии посторонних! — в том, что вы получаете барыши с таланта ваших детей, хотя вы всё делали для нашего же блага, когда возили нас по белу свету и представляли на публике? И разве в Библии не сказано, что детям подобает послушание родителям? Нет уж, пусть архиепископ поймёт, какого рода проценты с капитала вы получаете!

Вольферль не так уж не прав, думает Леопольд Моцарт и в конце концов соглашается с ним. Он ничего не возражает и против последующих фраз, в которых Вольфганг говорит, что перед Богом и своей совестью обязан отблагодарить отца за полученное им воспитание и освободить его от заботы о содержании сына. «Ваша высококняжеская милость, — пишет он, — не откажите мне в моей всеподданнейшей просьбе, поскольку Ваша милость ещё три года назад, когда я просил позволить мне отъезд в Вену на концерты, изволили сказать мне, что здесь меня ничего хорошего не ждёт и что лучше бы мне попытать счастья в других местах».

И тут Леопольд Моцарт никакой правки не вносит: всё соответствует истине. Завершив письмо почтительнейшими выражениями преданности, Вольфганг с разрешения отца запечатывает конверт и в тот же день, первого августа 1777 года, относит его в придворную канцелярию.

После обсуждения неотложных государственных дел в личном кабинете архиепископа, на котором, помимо главного казначея, присутствует обер-гофмейстер граф Франц Лактаниус Фирмиан — брат штатгальтера Ломбардии и, как и тот, искренний почитатель таланта Моцарта, — граф Арко передал своему суверену прошение Моцарта об отставке. Архиепископ внимательно читает, морща в некоторых местах лоб или покачивая головой, а один раз даже улыбнувшись. По недолгом размышлении берёт гусиное перо, пишет на полях несколько слов и, не проронив ни единого слова, возвращает письмо главному казначею. Граф Арко бросает взгляд на автограф архиепископа и читает:

«В дворцовое ведомство. С тем, что отцу с сыном, согласно Евангелию, позволено попытать счастья в иных пределах!»

Он с недоумением смотрит на своего властителя:

   — Выходит, ваша высококняжеская милость, изволите дать отставку и отцу — после тридцати шести лет беспорочной службы в придворном оркестре?

   — Раз он того хочет!

   — В прошении об этом нет ни слова. Оно касается только сына.

   — Если отец с сыном неразлучны и не могут обойтись друг без друга — а отцу я в долгосрочный отпуск уйти не позволю! — я другого выхода из положения не вижу!

   — Насколько мне известно, вице-капельмейстер об отъезде не помышляет. Молодого Моцарта будет сопровождать мать.

   — Это для меня новость. Тогда отставка даётся одному сыну. Есть у вас, граф Арко, другие бумаги на подпись?

   — Нет, ваша высококняжеская милость.

   — Тем лучше. А нам с вами, граф Фирмиан, предстоит многое обсудить.

Главный казначей откланивается и покидает кабинет архиепископа.

   — Ну что же, бывший вундеркинд свою роль у нас отыграл до конца. Фишиетти придётся подыскать нового концертмейстера.

   — Вообще говоря, ваша высококняжеская милость, мне весьма жаль слышать это.

   — Жаль? Почему, граф Фирмиан?

   — Не верится, что ему будет найдена равноценная замена. По моему мнению, Моцарт на сегодняшний день величайший пианист — по крайней мере изо всех тех, что мне довелось слышать. Он блестящий скрипач и из молодых композиторов подаёт самые большие надежды.

   — Как композитора я не ставлю его высоко. Ему следовало бы завершить своё образование в музыкальной академии Неаполя. Тогда бы, возможно, он обрёл настоящий стиль.

   — Если позволите... Мне думается, что в этом отношении ваша высококняжеская милость находится в некотором предубеждении.

   — Не исключено. Для меня, во всяком случае, итальянская школа — это альфа и омега любой музыки.

   — Как бы там ни было, в кругу почитателей и почитательниц отъезд молодого Моцарта будет воспринят с глубокими сожалениями.

   — Почитательниц, — подчёркивает архиепископ с язвительной улыбкой. — А пока что, как мне представляется, его победа над девичьими сердцами на паркете танцевальных залов заметнее, чем успехи служителя муз; очевидно также предпочтение, которое он оказывает дочерям особ, имеющих высокое положение при дворе. Сначала это была фон Баризани, а теперь поговаривают о его связи с дочерью моего лейб-пекаря.

   — Невинные интрижки, простительные для молодого темпераментного музыканта...

   — ...С которых начинает любой легкомысленный ухажёр, чтобы превратиться впоследствии в записного волокиту, вроде этого Казановы[81], который тревожит столичные города Европы своими любовными похождениями. Мне не хотелось бы злословить по адресу вашего подопечного, дорогой граф, и сравнивать его с Казановой... это имя пришло мне на ум только потому, что я недавно прочёл о том, как наша многоуважаемая императрица, узнав о его приезде в Вену, не велела допускать Казанову к императорскому двору... Нет, нет, подобно вам, я надеюсь, что, возмужав и многого достигнув, Моцарт вернётся в родной город — причём займёт не прежнее место концертмейстера, а гораздо более высокое. Это вас устроит?