Вот они наконец и на вершине холма, где стоит павильон, окна которого закрыты ставнями. В этом круглом строении есть что-то таинственное, идущее от средневековых башен. «Как странно, — думает Моцарт, — что я ни разу не забрёл сюда. Это просто идеальное место для созерцания и для сочинения музыки!» Он с любопытством разглядывает павильон.

— Прошу вас, входите, маэстро, — приглашает его Йозефа, открыв дверь.

Моцарт следует её приглашению и оказывается в помещении, как бы предназначенном для священнодействия; с потолка свисает тяжёлая люстра с горящими свечами, освещающими круглый стол, у которого стоит удобное кресло. Он оглядывается и, к своему удивлению, замечает, что он здесь один, за ним никто не вошёл. А ещё он видит на столе чистую нотную бумагу, чернила и гусиное перо. И книжечку стихов, которые он дал Йозефе; поверх неё записка. Моцарт берёт её и читает:

На его губах играет лукавая улыбка. Хватается за дверную ручку. Дверь на замке, чего и следовало ожидать. Моцарт понимает, что выход у него в буквальном смысле один: он берёт перо и начинает писать.

Йозефа признается всем, какую шутку она придумала. Муж этой затеи как будто не одобряет. Как можно насильно домогаться исполнения своих желаний! По крайней мере, рассуждает он, сперва следовало бы хорошо закусить. Йозефа возражает: после вина и закуски эта хитрость ей не удалась бы...

На самом деле она тоже начинает беспокоиться: а вдруг Моцарта такая принудительная мера оскорбит? Но Констанца успокаивает её; такое оригинальное напоминание о невыполненном обещании никогда Вольфганга не обидит, наоборот, считает она, попав в западню, он постарается выбраться из неё самым достойным способом. Они сидят неподалёку от павильона на скамейке, болтают и наслаждаются видом осеннего ландшафта, залитого красноватым светом заходящего солнца. Как вдруг раздаётся громкий стук в закрытую дверь. Йозефа встаёт и идёт к павильону.

   — Чего желает господин арестант? — спрашивает она, повысив голос.

   — Выпустите меня на волю! Я свою вину искупил! — слышится из-за двери.

Ключ в замке поворачивается — и Моцарт на свободе! Он выходит из павильона с величественным видом, держа в руке исписанные листы нотной бумаги. Йозефа хочет выхватить их, но он отводит руку.

   — О нет! — говорит он. — Так просто я не расстанусь с тем, что стоило мне таких трудов — да ещё в голодном состоянии! Вы получите её только при условии, что споёте её с листа. И с первого раза без единой ошибки!

Йозефа берёт ноты, быстро просматривает их. Вдруг она с несчастным видом начинает причитать:

   — О Боже! Боже мой! Разве можно предъявлять такие требования к голосовой партии? Эти интервалы в анданте! Да ведь это акробатические прыжки! И до чего грустная ария... Нет, прощай, моя мечта, прощай!..

   — Да, это не бравурная ария, — защищается Моцарт. — Она требует особой выразительности и высокого стиля исполнения, чем вы, дорогая, владеете мастерски. А разве может она не быть грустной, когда от мысли о предстоящей разлуке у меня уже сейчас разрывается сердце?

   — Не спорьте вы о «что» и «как»! — вмешивается в их разговор Франц. — Вот исполнишь арию, посмотрим, что получится...

И они возвращаются в «приют отшельника».

Там их ждёт накрытый на четверых стол, пахнет ароматным кофе, а у двери стоит Бабетточка, готовая услужить гостям и хозяевам. Лукавая улыбка выдаёт, что все тревоги, вызванные появлением в её жизни Дон-Жуана, остались в прошлом. Но прежде чем они приступают к трапезе, Йозефа подхватывает своего друга Моцарта под руку и увлекает в музыкальный салон к спинету.

   — Так, а теперь приступайте к своим обязанностям. А я постараюсь заслужить право исполнять эту арию!

И Йозефа поёт. Она вкладывает в исполнение арии столько чувства, будто текст, положенный на музыку, задевает самые нежные струны её души. А ведь поёт она о том, как трудно и больно воину, идущему на смерть, расстаться со своей возлюбленной. Но композитор, как он сам позднее выразился в письме, «прошёлся в этой арии по всей шкале переживаний, от жгучей страсти до мрачного самоотречения» — и певице удаётся передать всю боль страдающего сердца.

Её «о саrа, addio per sempre!» — «любимая, прощай навсегда!» звучит с потрясающей силой. Какая сила переживаний выражена в этой небольшой вещи, которая давно жила в Моцарте, но родилась благодаря прихоти Судьбы!

Несколько долгих минут они оба молчат, а потом он обнимает певицу и охрипшим от волнения голосом повторяет:

   — О, благодарю! Благодарю! Йозефа! Йозефа!

   — Прощай, дорогой, — шепчет она в ответ. — Но не навсегда, а лишь на короткое время!

   — На всё Божья воля, — тоже шёпотом отвечает он.

Йозефе почему-то кажется, что глаза Вольфганга Амадея влажно блестят.

По возвращении в Вену Моцартам в который раз приходится перебираться на новую квартиру, теперь городскую, «У полотняных аркад». От идиллического домика в саду «У деревенской дороги» приходится отказаться из-за непомерных требований домовладельца. Лето, которое они провели в постоянных стычках с ним, Моцарты всегда будут вспоминать как страшный сон.

Опять у них тысяча забот по хозяйству, надо сменить обстановку, прикупить то да се. Сейчас Моцарты могут себе это позволить, ибо пражская антреприза основательно пополнила их казну, так что Штанцерль наконец-то получает обещанный ей ещё в Зальцбурге дорогой браслет.

Вообще, когда у Моцарта появляются деньги, щедрость его не знает границ. Доброта — одна из главных черт Вольфганга Амадея, и с ней накрепко связана постоянная готовность обрадовать и осчастливить людей. Этим постоянно пользуются тёща и младшая сестра Констанцы.

Даже Констанца не так рада встрече с сыном, как Вольфганг Амадей. Он привёз для него целую кучу подарков. Маленький Карл — ребёнок очень живой и любознательный. К музыке он как будто тоже имеет склонность, но нет в нём ни той истовости, ни того упорства, что были присущи маленькому Вольферлю. Он любит слушать, когда играет отец, но самого его к инструменту не тянет. А вот в чём он явно идёт по следам отца, так это в любви к животным. Нет для него большего удовольствия, чем пополнить свой террариум или аквариум ещё одним живым существом. Отец проводит много времени с сыном, наблюдая и ухаживая за животными.

Не успели Моцарты обставить новую квартиру, как Вену облетает слух о кончине кавалера Кристофера Виллибальда фон Глюка. Любителя лукулловых пиров хватил удар прямо за обеденным столом — он умер «смертью джентльмена», как потом писали английские газеты. Самого знаменитого композитора Вены хоронят с подобающими почестями. В траурной процессии участвуют Моцарт с Йозефом Гайдном. Возвращаясь после церемонии погребения, они вступают в разговор.

   — Любопытно было бы узнать, кто унаследует после Глюка должность придворного композитора, — говорит Гайдн.

   — Ну, Сальери, конечно, а то кто же? — удивляется Моцарт.

   — Так далеко император не зайдёт. При всём своём пристрастии к итальянской музыке он не поставит на эту почётную должность итальянца. Между нами говоря, Сальери всего лишь один из многих...

   — Что это на тебя накатило? Для императора и для Розенберга Сальери — музыкальный гений недосягаемого уровня.

   — И всё же... Делая свой выбор, император не позволит себе отдать место верховного жреца Жаку-простаку. По-моему, на сей раз выбор падёт на тебя.

   — На меня? Смех, да и только! Меня, у которого слишком много нот! Меня, осмелившегося положить на музыку «Фигаро» и «Дон-Жуана»? Нет, папа, ты жестоко заблуждаешься!..