Ваш Игнац фон Вальдштеттен».

Беспокойство матушки Аннерль за детей не было необоснованным: через несколько дней после получения письма от Вальдштеттена Леопольд Моцарт сообщил, что Вольферль заболел какой-то разновидностью скарлатины, давшей, правда, осложнение не на носоглотку, а на тело, но благодаря уходу некоего доктора Бернхарда мальчик уже на пути к выздоровлению, однако о концертах пока нечего и думать. Несмотря на утешительные заверения мужа и уговоры супругов Хагенауэров, ничто не могло удержать её в Зальцбурге: она приводит в действие все известные ей рычаги, одалживает нужные на поездку деньги и уже два дня спустя скорым почтовым дилижансом выезжает в Вену. Трудно передать всю нечаянную радость семейства, когда она однажды вечером предстаёт перед ними. Вольферль весело бросается ей навстречу, протягивая ручонки, как только она переступает порог, и от этого все страхи мгновенно оставляют её. Бледность сына говорит о перенесённой болезни, но её радует, что постельный режим ему больше не прописан. Обычно сдержанная и неразговорчивая, Наннерль на редкость раскована и многословна, осыпает мать нежностями. А отец, Леопольд? Неожиданное появление жены застаёт его врасплох. Он ожидал чего угодно, только не этого. Привыкший оценивать любое предприятие с точки зрения его прибыльности, он мысленно подсчитывает, во что стала жене эта поездка, и делает неутешительные выводы. Однако виду не подаёт: радость встречи перевешивает любые другие соображения.

Рассказы, рассказы без конца. Столько всего случилось за это время! Дети совсем заговорили уставшую с дороги мать, и отец строгим голосом отправляет их спать. Оставшись наедине, супруги ещё долго беседуют. Леопольд обрисовывает ход болезни сына; от концертов пришлось, конечно, отказаться, отчего доходов заметно поубавилось, но он всё-таки рассчитывает до отъезда провести несколько выгодных концертов.

Матушка Аннерль нежно накрывает своей ладонью руку мужа:

   — Ты ведь не сердишься на меня за то, что я приехала? У меня было так тяжело на сердце. Сразу думаешь о самом плохом...

   — Да что ты, Аннерль! Я рад, что ты здесь. Больше в дальние странствия я без тебя не подамся. Конечно, Наннерль уже взрослая девочка, ей можно было бы доверить присмотр за мальчиком. Но тебе-то упрямство нашего младшего известно. Сестра для него не указ, у них дело разве что до драки не доходит. Будь ты с нами, он бы вёл себя по-другому.

   — Как долго ты собираешься оставаться в Вене?

   — Недолго. Каждый день обходится нам самое малое в дукат, да и на всякие мелочи деньги уходят. Знатные господа очень боятся заразиться, поэтому приглашений становится всё меньше. Здесь меня держит другое: венгерские магнаты зовут нас в Прессбург[10], а они не из тех, кто мелочится. Правда, отпуск мой давно истёк... Надеюсь, архиепископ простит меня, когда я всё ему объясню...

Леопольд Моцарт не просчитался: выступления в коронном городе венгерских королей Прессбурге приносят ему полное удовлетворение; да, тамошние магнаты намного превзошли австрийских родовитых дворян как в восторгах, так и в щедрости. На рассвете двадцать четвёртого декабря наши осчастливленные путешественники выезжают из Прессбурга в удобном экипаже, купленном здесь же, и вечером того же дня, уставшие и продрогшие после езды по разбитой, в выбоинах и буграх просёлочной дороге, прибывают в свой венский приют. После долгой тряски настроение у них вовсе не рождественское.

Но отец Моцарт знает, как помочь беде. Он затопил единственную медную печку, и вскоре благотворное тепло разливается по комнате; выдвигает на середину гостиной столик, ставит на него два пятисвечника, берёт в руки молитвенник и читает вслух короткую рождественскую молитву, а мать с детьми, усевшись на кровати со сложенными руками, внимают ей. Закончив, Леопольд Моцарт берёт скрипку и играет хорал, остальные подпевают на три голоса.

Тем временем служанка приносит кастрюлю с дымящимся пуншем и большое блюдо с рождественским печеньем, и все с удовольствием угощаются. Вдруг отец Леопольд встаёт, идёт в другой конец комнаты и достаёт из сундучка какой-то предмет. И сразу возвращается, наигрывая на скрипке менуэт Вольферля. Мальчик молнией вскакивает с кровати, не сводя с него глаз. Он сразу заметил, что скрипка, на которой играет отец, ему незнакома. А тот, протягивая ему инструмент, говорит:

   — Смотри-ка, Вольферль, это тебе сегодня принёс ангел Господень — в награду за твоё трудолюбие и успехи. Храни её!

Мальчик несколько раз переводит взгляд с отца на подарок. И наконец выдавливает из себя:

   — Как мне поблагодарить этого ангела, если мы с ним не знакомы?

   — Вообще-то вы знакомы, дитя моё. Помнишь красивую бледную даму, которая дала тебе в Пассау кошелёк для нищего музыканта?

   — Да, эту даму с грустными глазами? Она всегда была так добра ко мне!

   — Верно. И благодарность твоя будет состоять вот в чём: научись играть на скрипке так хорошо, чтобы незнакомая дама всегда могла этому порадоваться.

   — Я хочу этого, хочу, папа! — восклицает Вольферль и, прижимая скрипку к груди с несказанной нежностью, ликует: — Моя скрипка! Моя скрипочка!

Праздничные дни приносят детям ещё множество приятных сюрпризов. Столик для подарков едва не обрушивается под их тяжестью: наряды, туфли, жабо, книги с картинками, украшения, игрушки, лакомства. Всё это из дворянских домов, в которых Вольферль и Наннерль давали концерты. Но всё внимание мальчика отдано скрипке. Он с ней почти не расстаётся и оба дня пробует на ней свои силы.

Их посещают гости: таможенный чиновник, чинивший им поначалу столько препятствий, прежде чем дать разрешение на въезд. Он принёс детям на Рождество прелестный марципановый торт в виде скрипки, чем вызвал их бурный восторг. Затем — брат красивой бледнолицей дамы и хранитель дорогого инструмента, господин фон Валлау, обходительнейший человек хрупкого сложения, которому Леопольд Моцарт в виде скромного ответного подарка преподнёс обещанный медальон из слоновой кости с портретом Вольферля для передачи в собственные руки великодушной дарительницы. И, наконец, «добрый дядя барон», как его называют дети, который часто радует их своими визитами и которого за его учтивость и отсутствие всякого дворянского высокомерия искренне полюбила матушка Аннерль. Этот столь трогательно озабоченный благоденствием семейства Моцартов австрийский кавалер особенно рад слышать, что господин придворный музыкант принял приглашение графини Кински, которому он, естественно, способствовал.

   — Это будет как бы венцом вашей столичной антрепризы, — говорит Вальдштеттен. — Графиня уже давно готовится устроить торжественный обед в честь генерал-фельдмаршала графа Дауна[11], победителя при Колине, и хотела бы по этому случаю представить дорогому гостю, гурману во всех отношениях, музыкальное семейство Моцартов.

   — Вообще-то великие полководцы не слишком снисходят к мирным звукам лиры, — с улыбкой замечает Моцарт.

   — О-о, не скажите. Правда, играет ли сам фельдмаршал на музыкальных инструментах и такой ли он ценитель музыки, как его знаменитый противник из Пруссии, судить не берусь.

   — Ах, если бы мне хоть разок услышать, как мои играют перед такой благородной публикой, — замечает со вздохом матушка Аннерль. — Нет, нам, бедным бюргерам, этого счастья не видать!

   — Нет, нет, вы непременно их услышите. Положитесь на меня.

   — Правда?! — радостно и испуганно восклицает матушка Аннерль.

Её нетерпение перед концертом трудно описать. И действительно, благодаря стараниям барона она получает возможность послушать, как играют её дети и муж, — пусть и с балкона, где разместился небольшой камерный оркестр, и из-за занавеса, оставаясь невидимой для собравшихся. Ну и билось же её сердце!