Санки сразу развивают очень большую скорость, что требует от рулевого и тормозящего постоянного внимания. То ли у Вольфганга просто не хватает сил, то ли он легкомысленно передоверил управление самим санкам, — во всяком случае, несколько секунд спустя смельчаки, несколько раз перевернувшись по ходу движения, оказываются с головой в сугробе! Но как только они находят друг друга в этой снежной перине, хохочут во всё горло. Вольфганг первым встаёт на ноги, а Резль это никак не удаётся — она скользит и всё время падает обратно в сугроб. Юный кавалер протягивает руку. Немного приподнявшись, Резль обеими руками цепляется за Вольфганга.

Увидев милое лицо так близко, он обнимает Резль, прижимается губами к её улыбающемуся рту и чувствует, что она на его поцелуй отвечает.

Потом они молча идут к своим по голубому снегу и вместе тащат за собой санки. У Резль вид мечтательный и слегка задумчивый, а Вольфганг весь раскраснелся от гордости. Лишь изредка их глаза встречаются, чтобы блеснуть и тут же разбежаться.

Все в снегу, присоединяются они к остальным.

   — Вы после катания на санях на снеговиков похожи, — говорит Антония, а Наннерль с улыбкой добавляет:

   — Это не они на санях, а сани на них катались.

   — Маленькая заминка вышла, ничего такого, — оправдывается Вольфганг. — А вообще это удовольствие ни с чем не сравнишь, правда, мадемуазель Тереза?

   — Ещё бы! — подхватывает она. — Такое не каждый день случается.

   — Ладно, пора ехать домой, — напоминает Антония, — а чтобы никому не было обидно, на обратном пути поменяемся местами: господин фон Мёлк и мои сёстры садятся в первые сани, а мы трое поедем за вами!

Резль недовольно надувает губки, Вольфганг тоже не очень доволен такой перестановкой, но оба подчиняются решению Антонии без лишних слов. Ничто не объединяет так прочно, как общая тайна. Особенно если это тайна первой любви.

Весёлое зимнее развлечение имеет весьма неприятные последствия: вечером того же дня у него резко подскакивает температура. Холодный северный ветер, дувший на обратном пути им прямо в лицо, застудил разгорячённого и вспотевшего от быстрого катания на санках Вольфганга. Организм у него чувствительный и болезни всегда переносит трудно. Вот и сейчас хвороба набросилась на него, как волк, и уложила в постель надолго. И что примечательно: выздоравливает он в день своего семнадцатилетия — лучшего подарка своим родителям он сделать не мог.

Озабоченное лицо Вольфганга озаряется улыбкой, когда Наннерль приносит ему букетик цветов и привет от Резль.

— Как поживает малышка? — спрашивает он.

   — У неё всё в порядке, но она очень переживала из-за твоей болезни. Между прочим, её матушка тоже интересовалась тобой и спрашивает, не пришёл бы ты к ним в гости послушать, как поёт Резль. Стоит ей учиться пению или это пустое? Твоё мнение для неё всё.

Ни одно лекарство не принесло бы такой пользы, как это приятное известие.

День ото дня физическое состояние Вольфганга улучшается, и не проходит недели, как он уже готов нанести визит семье Баризани.

Служанка указывает ему, как пройти в музыкальный салон. И тут же появляется хозяйка дома, полноватая блондинка с выразительным волевым лицом, а за ней её младшая дочь Тереза, чуть-чуть покрасневшая, встретившись с ним глазами.

   — Я рада видеть вас в нашем доме, месье Моцарт, — приветствует его госпожа фон Баризани. — Мы огорчились, услышав о вашей серьёзной болезни. Слава Богу, всё хорошо кончилось, а то мало ли какие у таких простуд бывают последствия. Я пригласила вас потому, что очень считаюсь с вашим мнением. От вашей сестры вы, наверное, слышали, что моя дочь Тереза имеет влечение к музыке, причём это в равной степени относится как к игре на клавире, так и к пению. Я желала бы услышать из ваших уст, достаточно ли у Резль таланта, чтобы продолжить обучение под руководством опытного наставника. Мне хотелось бы, чтобы суждение это было беспристрастным и чтобы никакие посторонние мотивы не принимались во внимание.

   — Ваша просьба, мадам, весьма ко многому меня обязывает. Я постараюсь быть на высоте ваших требований.

И вот он как бы экзаменует Резль. Та с некоторой робостью садится за инструмент и для начала играет маленькую сонату зальцбургского композитора Эберлина — чисто и мило. Потом ставит на пульт нотную тетрадь и просит строгого судью аккомпанировать ей. Вольфганг узнает свой почерк: это ария из «Бастьена и Бастьенны», которую он собственноручно переписал для Наннерль. Он радостно улыбается, а когда поднимает глаза на Резль, видит её ответную улыбку. Девушка начинает:

И поёт так прочувствованно и тепло, что ему живо вспоминается постановка этой оперы-буффа в летнем театре Месмера.

Когда она сыграла ещё несколько небольших вещиц на клавире и спела два романса, мать спрашивает его мнение. Вольфганг отнюдь не рассыпается в комплиментах, более того, он весьма критично отзывается об ошибках и просчётах в её игре на клавире, но говорит, что при большом старании и прилежании голос Резль может обрести гибкость и приятное звучание. Обрадованная этим его суждением, госпожа фон Баризани спрашивает Моцарта, не согласится ли он раз в неделю давать ей часовой урок и способствовать тем самым её музыкальному совершенствованию.

   — Я уверена, — добавляет она, — что под вашим наблюдением склонность моей дочери к музыке только усилится. Я вовсе её не вижу в будущем концертирующей певицей, нет, но умение петь по всем законам искусства — это приданое, которое может осчастливить.

   — Для меня, мадам, не может быть дела более приятного, чем стать музыкальным гофмейстером для мадемуазель.

   — Вот и прекрасно. Надеюсь, мы вскоре будем рады видеть в нашем доме несравненного «музыкального гофмейстера»? Договорились?

Вольфганг прощается. Он заранее предвкушает радость от того, что без всяких хитростей и уловок будет иметь возможность встречаться с Резль. Вот это любезная улыбка Судьбы!

На госпожу фон Баризани Вольфганг производит самое благоприятное впечатление. Стоило ему откланяться, как она говорит дочери:

   — Молодой Моцарт мне нравится. Как сказал бы твой отец: «Un giovanetto genitilissimo». Такой искренний, такой вежливый и скромный — и это при его-то беспримерных успехах!

   — Боюсь только, мои скромные данные скоро ему наскучат.

   — Почему?

   — Ну, в том, что касается искусства, он предъявляет самые высокие требования. Да, Наннерль говорила мне, что тут он строг, даже очень строг.

   — Тем лучше. Тебе это будет только на пользу.

Три месяца спустя после смерти архиепископа Сигизмунда после тринадцати неудачных попыток избрать нового архиепископа — капитул каноников никак не мог сойтись во мнении — становится известно имя его преемника: это епископ из Гурка Иероним Иосиф Франц фон Паула граф Колоредо. Новый князь церкви почти ничем не напоминает своего предшественника ни внешне, ни по возрасту — ему всего сорок лет, он высокий, худощавый, с лицом учёного, — ни по характеру и образованности. Он подчёркнуто строг, и улыбка почти никогда не появляется у него на губах. Все сразу догадываются, что ужиться с новым властителем будет непросто. При всём своём высококняжеском высокомерии архиепископ Сигизмунд умел быть великодушным и обходительным, чем всегда вызывал симпатии собеседников. Эти качества были чужды Иерониму. Разговаривая с ним, каждый чувствовал себя так, будто между архиепископом и им существует непроницаемая стена.

Что его сразу отличало от многих других священнослужителей, так это высочайшая образованность и неукротимая энергия. Он, безусловно, принадлежит к последователям апостолов Просвещения, человек холодного рассудка, ему совершенно не свойственны ханжество и лицемерная суетность, зато его заботят естественные права человека; в вопросах культовых, церковных он тоже придерживается прогрессивных взглядов, позволяющих оторваться от слепого послушания каждому слову Библии и применять на практике достижения науки.