Но что говорить, когда тем епископам, которых он не смог привлечь на свою сторону, [король] посылал такого рода дары, посредством которых рассчитывал отнять у них и епископство, и саму жизнь, а затем отдать епископство тем лицам, которые на все, что ему было угодно, давали бы свое согласие? Так, через какого-то лжемонаха он отправил Вернеру, архиепископу Магдебурга, некий порошок, который, как он уверял, был прислан ему из Италии его матерью⁸ в качестве целебного средства против многих болезней. И вот, мы видели, как этот [порошок] вложили в булочку, дали щенку и тот, [съев ее], тут же издох, и возрадовались, что епископ не вкусил подобной медицины.

После того как по Саксонии начали распространяться все эти слухи, невежественная чернь обрадовалась возможности подраться и угрожала разбить всех, кто дерзнет вторгнуться в ее землю. А знать испытывала сильную тревогу, ибо знала о подавляющей силе короля и о крайней незначительности собственных сил. Они увидели, что на стороне короля намерены биться франки, владевшие обоими берегами Рейна, швабы, баварцы, лотарингцы, чехи; а на их стороне - едва ли третья часть Саксонии. Ибо все вестфалы и все обитатели окрестностей Мейсена, подкупленные золотом короля, отпали [от общего дела]. Да и третья часть едва сохраняла верность договору, ибо королевские обещания постоянно откалывали от нее отдельных князей. Также все епископы, кроме четырех - Магдебургского, Хальберштадтского, Мерзебургского и Падерборнского⁹, - или открыто перешли на сторону короля, или со смятенным духом выжидали - на чьей стороне будет успех, чтобы затем спокойно присоединиться к [победителю].

В это время в Саксонии имели место многочисленные знамения. На лугу в Магдебурге видели, как вороны столь яростно дрались между собой, что перебили друг друга. Пастырские жезлы епископов, находясь в летнюю жару в часовне, так отсырели, что увлажняли руку того, кто их касался. В Штетербурге¹⁰ был деревянный образ Христа, распятого на кресте, с которого в те летние дни стекал столь обильный пот, что он не прекратился, пока не окропил чистое полотно и не наполнил даже некоторые сосуды. Когда Вернер, епископ Магдебурга, служил торжественную мессу и по обыкновению вложил в кровь Господню часть тела Христова, то эта часть погрузилась на дно чаши и плоть Христова обратилась в свинец. Когда некий священник в Магдебургской епархии, отнюдь не славный своим образом жизни, пришел во время причащения к причастию, то, подняв чашу, увидел, что вино не только символически, но и реально превратилось в кровь; испуганный ее кровавым цветом и гущей, он не стал ничего оттуда брать; но в великом страхе отнес ее в Магдебург, где она до сих пор почтительно сберегается. Что еще предвещали все эти знамения, если не муки народа, которые он позднее претерпел?^b

^cВ это время, когда умер доброй памяти папа Александр, ему наследовал Гильдебранд¹¹, он же Григорий VII, по роду занятий монах и архидьякон Римского престола; при нем из-за неслыханных заблуждений вся церковь подверглась расколу/ Хотелось бы привести здесь один достойный упоминания случай из его детства¹². Когда он был ребенком, его отец, плотник, был нанят в Риме за плату неким клириком для строительства своего дома. Между тем мальчик расположил во время детской игры срезанные палки в виде букв, хотя совсем не знал грамоты. Названный клирик, застав его [за этим занятием] и увидев, что сделал мальчик, сложил из этих букв такие слова: «Буду править от моря до моря». Сильно удивившись, он предсказал его отцу, что [мальчик] станет верховным понтификом апостольского престола. Поэтому он, как прежде задумал в душе, велел обучить его грамоте. Получив образование, [Гильдебранд] пришел ко двору императора Генриха и поступил в распоряжение его капеллана, записывая все, что тот велел. Был же он весьма смугл и некрасив лицом. Сын императора Генрих, будучи еще очень малым ребенком, увидел его и, испытывая презрение, говорил о нем многим [людям] насмешливо и непочтительно, чем часто вызывал смех императора. Однако императрица воспринимала это с неудовольствием и строго удерживала сына от этих оскорблений. Однажды ночью император увидел сон, будто сын его, подобно царю, сидит за столом, а этот школяр расположился напротив за другим столом, и осыпают они друг друга оскорблениями. Между тем он увидел, как на лбу этого школяра вырос рог, которым, схватив противника, он сбросил его в грязь¹³. Когда он рассказал этот сон императрице, та предсказала, что школяр этот станет папой и сбросит ее сына с трона. Император, беспокоясь за сына и надеясь изменить промысел Божий, схватил этого школяра и отправил в замок Хаммерштейн, дабы тот умер там от голода. Императрица, не имея сил вынести это, вступилась за него на собрании многих князей, представив императору постыдность того, что он из-за своего сна хочет убить человека. Освободившись таким образом, [Гильдебранд] отправился пить из источника философии. Презрев наконец земной мир, он взялся за постижение философской истины. Став, само собой, монахом, он вместе со своим аббатом часто приходил в Рим, пока наконец папа Бенедикт¹⁴ не призвал его и не назначил архидьяконом Римской церкви. Пребывая в этом звании, он, слыша дурную славу о жизни короля Генриха, часто из уважения к его светлейшим родителям убеждал его в письмах изменить свою жизнь. Став преемником Александра на папском [престоле], он, пока хватало терпения, не переставал делать то же самое, что позже станет более понятно из его писем, приведенных в соответствующем месте.

^cПапа Григорий, проведя собор, предал анафеме симонистов, то есть тех, кто продавал и покупал дары св. Духа, а также велел отстранить от службы алтарям николаитов, то есть женатых священников, запретив мирянам слушать их мессы. Поскольку этот блаженный папа взошел на престол без королевского согласия, с одобрения одних только римлян, были люди, которые утверждали, что он поставлен не канонически, но насильственно захватил папскую власть.^c Все же ясно, что не из-за какого иного обвинения вызвал он на себя гнев князей, как из-за того, что [отверг] ересь симонии, которая приносила им огромную прибыль; клириков же он сильно раздражил тем, что слишком рьяно боролся с нечистой язвой николаитов, отстранив сих нечестивцев от службы алтарям.

^dКогда Гебхард, епископ Пражский, ни просьбами, ни подарками, ни через друзей не смог убедить своего брата, князя Братислава, взять обратно свое решение и, удалив Иоанна, епископа Моравского, опять объединить оба епископства, то отправился в город Оломоуц, якобы для того, чтобы навестить епископа Иоанна; схватив его за волосы, он вместе с теми, которые были приготовлены к этому преступлению, подверг его бесчеловечным оскорблениям. По этой причине названные епископы отправились по приказу апокрисиария Рудольфа, который был направлен в Чехию папой Григорием по настоятельной просьбе князя, в Рим и представили папе свои письма. В те же дни в Рим прибыла Матильда¹⁵, могущественная дама во [всей] Италии, дочь итальянского маркграфа Бонифация. Все сословие сенаторов уважало ее, и сам папа разрешал с ее помощью духовные и светские дела. Гебхард был ее родственником по материнской линии. Когда она узнала об этом с его слов, то стала оказывать ему почет и рекомендовать его господину папе. Если бы ее не было в Риме, то Гебхард, конечно, потерял бы и свое доброе имя, и честь вместе со званием. При ее посредничестве и благодаря ее настоятельным просьбам, обращенным к папе, между названными епископами был заключен мир на условии, что оба они будут жить в мире и довольствоваться каждый своим епископством; если же этого не произойдет, то через 10 лет они опять придут к апостольскому престолу и получат решение по этому делу. Так, при содействии Матильды Гебхард был восстановлен в прежнем звании. Ибо кардинал Рудольф уже прежде, вынужденный волнениями среди чехов, оставил ему только должность священника.^d