Полную противоположность четырехтомнику Бантыша-Каменского составляла получившая известность примерно в то же время так называемая «История русов». Этот сказавший влияние на многие умы трактат окутан ореолом тайны. Неизвестны время и место его написания. Историки могут лишь предполагать, что появился он примерно в первом десятилетии XIX в. на Левобережье, скорее всего близ Новгорода-Сиверского. В течение нескольких десятилетий «История русов» широко, однако же под большим секретом, распространялась в списках среди левобережного дворянства и лишь в 1846 г. была опубликована. Самые дотошные,-почти детективные расследования так до сих пор и не смогли с точностью установить имя автора «Истории русов». Тем не менее на сегодняшний день круг «подозреваемых» представителей дворянской интеллигенции сузился до нескольких лиц, среди которых Григорий Полетика и его сын Василь, а также Опанас Лобосевич и Олександр Безбородько.
Почему же автор столь тщательно законспирировался? Очевидно, это связано с опасно возбужденным тоном его произведения, которое скорее можно назвать политическим трактатом, чем историческим исследованием. «История русов» — прежде всего безоговорочная апология и романтизация казацкого прошлого. И хотя автор не выступает за полную независимость Украины, он безусловно рассматривает украинский народ как отдельный от русского, требуя для украинцев определенной степени самоуправления. Среди любимых героев автора — не только Хмельницкий, но и мятежный Полуботок, не боявшийся спорить с Петром I. Автор доказывает, что именно Украина, а не Россия, является прямой наследницей Киевской Руси. Заклятыми врагами Украины автор изображает поляков, но иногда у него как бы невольно проскальзывают и антирусские нотки. В одном месте он даже прямо противопоставляет вольнолюбивому народу украинскому народ «московский» с его «врожденным» рабством.
Впрочем, все это не означает, что «История русов», проникнутая чувством национальной гордости, проповедовала узкий этноцентризм. Автор утверждает, что правда и справедливость — краеугольные камни любой политической системы, а защита жизни, свободы и собственности — неотъемлемое право всех людей. Он даже допускает столь радикальную для своего времени мысль о том, что ни одно правительство не может долго удержаться на тирании и рабстве. Таким образом, влияние «Истории русов» в основном сводилось к двум аспектам: с одной стороны, эта яркая (хоть и не во всем верная) история казачества усилила интерес к прошлому Украины, а с другой стороны — поставила вопрос о ее месте в современной политической системе. С появлением этого произведения изучение украинской истории начинает приобретать идеологическое и политическое значение.
Увлечение фольклором. В описываемую эпоху это занятие также становится почти повальным среди украинской дворянской интеллигенции. Интерес к крестьянским обычаям, традициям, песням приобретает поистине небывалые формы: ведь в прошлом образованная элита всегда настаивала на том, что между ее собственной и, так сказать, массовой культурой — дистанция огромного размера. В этом опять-таки нельзя не усмотреть влияния гердеровских идей: постепенно просачиваясь в Украину, они возбуждают в интеллигенции интерес к ее собственному народу.
По Гердеру, естественность является основной предпосылкой всякой живой, творческой культуры — в то время как в Европе конца XVIII в. повсюду господствует дух космополитического подражательства. Им насквозь пропиталась придворная знать, с готовностью усвоившая чужие языки, ценности и манеры. В этой удушливой атмосфере губится всякое проявление народной самобытности. Выход виделся Гердеру в том, чтобы отбросить искусственную «высшую культуру» и в поисках чистых истоков вдохновения и средств самовыражения обратиться к неиспорченной, органичной культуре простого народа. И вскоре вся восточноевропейская интеллигенция наперебой рассуждала о том, насколько народные песни красивее самой изысканной барочной музыки, патриархальные крестьянские нравы — очаровательнее придворных манер, а старинные поговорки — мудрее увесистых иностранных томов.
В первые десятилетия XIX в. многие молодые интеллигенты ходили по селам, разыскивали, собирали и затем публиковали жемчужины народного творчества. Вот как, например, повествует о годах своего студенчества (1830-х) известный украинский историк Костомаров: «Скоро я пришел к убеждению, что историю нужно изучать не только по мертвым летописям и запискам, айв живом народе... С этой целью я начал делать этнографические экскурсии из Харькова по соседним селам, по шинкам, которые в то время были настоящими народными клубами. Я слушал речь и разговоры, записывал слова и выражения, вмешивался в беседы, расспрашивал о народном житье-бытье, записывал сообщаемые мне известия и заставлял себе петь песни. На все это я не жалел денег, и если не давал их прямо в руки, то кормил и поил своих собеседников».
Поскольку украинцы были в основном крестьянским народом, богатый и живой фольклор составлял одну из наиболее привлекательных их черт. Сам Гердер был настолько очарован его красотой, что заявил: «Украина станет второй Грецией. Придет день, и пред очами изумленного мира предстанут ее прекрасное небо, жизнерадостный дух ее народа, ее естественная музыкальность, ее благодатная земля!» Величайший польский поэт Адам Мицкевич признавал, что украинцы — «самый поэтичный и музыкальный народ среди славян». Поэтому неудивительно, что едва ли не вся интеллигенция украинского Левобережья пустилась в «этнографические экскурсии».
Среди первых энтузиастов украинского фольклора был и князь Николай Цертелев. Грузин по происхождению, русский по культуре, Цертелев вырос в Украине и влюбился в ее народ. В 1819 г. в Петербурге увидела свет его «Попытка собрания старых малороссийских песен». В предисловии Цертелев говорил о ценности песен как источника, по которому можно судить о «гении и духе народа», о нравах прошедших времен, особо отмечая, что «малороссов» всегда отличала чистота морали. Гораздо более полное и систематическое исследование по украинской этнографии — «Малороссийские народные песни» — опубликовал в 1827 г. Михайло Максимович. Он происходил из украинской казацкой семьи, был профессором Московского университета, а в 1834 г. стал первым ректором университета Св. Владимира в Киеве. Другой украинский профессор Московского университета, Осип Бодянский, в 1837 г. защитил магистерскую диссертацию «О народной поэзии славянских племен», основанную на сравнительном изучении русских и украинских народных песен. С типичными для романтика преувеличениями он противопоставлял песни русского «севера», казавшиеся ему сплошь унылыми и смиренными, народной поэзии украинского «юга» с ее жизнерадостными мелодиями и насыщенными драматизмом интонациями. Бодянский полагал (и это также характерно для романтизма), что как природа юга отличается от северной природы, точно так же должны отличаться и живущие в этих краях народы.
При том, что, казалось бы, невинное увлечение фольклором позволяло размышлять об отличиях украинцев от их соседей, оно оказало и еще одно важное воздействие на украинскую интеллигенцию. Наблюдая повседневную жизнь села, интеллигенты начинают, кроме живописных «нравов», видеть кое-что еще. Они лицом к лицу сталкиваются с беспощадной эксплуатацией крестьянства. Правда, поначалу они были слишком увлечены мечтательными исканиями всеобщих истин и самобытных примет украинской народности, чтобы делать какие-то обобщения еще и о реальной доле крестьянства. Но чем глубже они ее познавали, тем больше укреплялись в мысли о том, что не должны лишь пассивно наблюдать несчастья крестьянина, но обязаны чем-то помочь ему.
Язык: связующее звено. Согласно учению Гердера, язык является важнейшим компонентом нации: «Есть ли у нации что-нибудь дороже родного языка? В языке воплощены все сокровища ее мысли, ее традиции, ее история, религия, основы ее жизни, все ее сердце и душа. Лишить народ языка — значит лишить его единственного вечного блага».
