При общей консервативности сельского хозяйства в Украине все же и в нем к концу XVIII в. появляется нечто новое — например, кукуруза и картофель. Чаще, чем до этого, землевладельцы вкладывают средства в связанные с сельским хозяйством производства, начиная получать от них существенную прибавку к своим капиталам. Помещичьи мельницы мололи не только помещичье зерно, но и — за соответствующую плату — крестьянское. Только на Левобережье в 1782 г. насчитывалось более 3,3 тыс. водяных мельниц и около 12 тыс. ветряных. Но, пожалуй, самым прибыльным было производство пшеничной водки («горілки»), продажа которой многим помещикам приносила около половины всей их прибыли. Не удивительно, что в 1750 г. на каждый полковой округ Гетманщины приходилось в среднем по 50 винокурен.
Были и такие землевладельцы, которые занимались разведением знаменитых украинских волов, овец, а также лошадей. Так, Кирило Розумовский имел табун из 5 тыс. коней, из них 800 чистокровных. По-прежнему сохранялись и такие традиционные промыслы, как пчеловодство: некоторые пасеки Правобережья насчитывали до 15 тыс. ульев.
Торговля. Плохие дороги, недостаток денег, чрезмерные проценты по займу (от 20 до 50 за год) — все это по-прежнему тормозило развитие торговли в Украине. И все же рост ее был налицо. Основным стимулом развития торговли был рост сельскохозяйственного производства (справедливо, впрочем, и обратное утверждение: с развитием торговли появлялся смысл больше производить сельхозпродукции). Трудности передвижения заставляли людей собираться для купли-продажи в тех или иных городах в строго определенные дни месяца или года. Впрочем, торговые ярмарки в таких городах, как Нежин, Ромны, Киев, Переяслав, Полтава, Харьков, продолжались неделями, и купить там можно было все, чего душа пожелает. Левобережье в торгово-экономическом смысле было динамичнее Правобережья. Здесь в 1780-е годы насчитывалось уже около 400 ярмарок да еще 700 местных базаров, где велась мелкая торговля.
Другой формой мелкой торговли, особенно популярной у казаков и крестьян, была продажа соли и рыбы. Те, у кого хватало денег на воз да воловью упряжь, большими ватагами отправлялись в опасный путь к Черному морю. Там, нагрузившись солью и рыбой, они развозили их по всей Украине. Зачастую такие торговцы, называемые чумаками, постепенно сколачивали достаточные капиталы, чтобы вложить их в большое предприятие. Этот пример показывает, что и в Украине система бартера, т. е. простого обмена товара на товар, постепенно теми или иными путями заменялась денежной экономикой.
Внешняя торговля почти не развивалась до той поры, пока в конце XVIII в. не были основаны портовые города на побережье Черного моря. Как и следовало ожидать, основной статьей экспорта стали продукты сельскохозяйственного производства. Впрочем, еще задолго до этого украинские купцы поддерживали широкие связи с балтийскими портами и западными рынками, но имперская политика привела к тому, что вся эта торговля переместилась на север. С 1714 г. Петр I вынуждал украинских купцов везти пшеницу в российские порты — Архангельск, Ригу и Санкт-Петербург, а в 1719 г. экспорт украинского зерна на Запад был полностью запрещен. На польско-украинской границе вводились строгие пошлины также и на импортные товары, чтобы затруднить их конкуренцию с изделиями недавно основанных российских мануфактур. К тому же, как мы помним, торговавшие на Левобережье российские купцы пользовались льготами, в то время как украинцы за готовые товары, ввозимые в Россию, должны были платить пошлину в размере от 10 до 40 % стоимости товара. Российские купцы не преминули воспользоваться этим и стали глубоко проникать в украинскую торговлю, так что ко времени отмены торговых барьеров между Левобережьем и Россией в 1754 г. вся оптовая торговля была уже в их руках.
Мануфактуры. Промышленность в Украине развивалась медленнее, чем в России, и причин тому было несколько. С одной стороны, выгодные условия земледелия отвлекали внимание и энергию украинцев от всех других производственных сфер. С другой стороны, имперские политики подталкивали промышленное развитие России, рассматривая Украину как сырьевой придаток. Не случайно некоторые советские историки досталинского периода рассматривали хозяйственные взаимосвязи России и Украины как пример экономических отношений колониального типа.
Все это, впрочем, не означало полного отсутствия мануфактурного производства в Украине. Такое производство, хотя и в малых формах, все-таки развивалось и получило достаточно широкое распространение. И старшина Левобережья, и магнаты Правобережья основывали множество стеклоплавильных и стеклодувных мануфактур, на каждой из которых работало по 15—20 человек. В монастырях практиковалось бумажное производство. В городах численность таких ремесленников, как кузнецы, стеклодувы, плотники, маляры, портные и кожевники, часто достигала 400— 600 человек. Некоторые села, особенно в менее плодородных землях Северной Гетманщины, жили исключительно ткачеством или обработкой древесины.
Развитие мануфактурного производства в России и Украине имело некоторые особые черты по сравнению со странами Западной Европы. Там оно возникало, как правило, сразу в больших индустриальных центрах, здесь же — по селам и имениям, где жили предприниматели-помещики. Еще одно отличие — ведущая роль правительства в развитии мануфактур. Так, например, в Слободской Украине гигантские текстильные фабрики на тысячи рабочих мест были устроены именно правительством. Рабочие таких мануфактур набирались из крепостных. Крепостными они и оставались, отрабатывая на фабрике свою «панщину» точно так же, как они делали бы это на помещичьем поле.
Социальные изменения в Гетманщине
Новая элита. К началу XVIII в. новая знать уже вскарабкалась на вершину социальной пирамиды Гетманщины и неплохо там себя чувствовала. Дух казацкого товарищества и братства более не смущал ее. К тому же ни одно восточноевропейское общество до сей поры не знало иного способа управления политической и социально-экономической жизнью, кроме такого, при котором всю ответственность за порядок в стране и защиту ее от внешних врагов берет на себя дворянство, пользуясь взамен неограниченной властью над землями и крестьянами. И соответственно, по мере того как жизнь Левобережья входила в нормальное русло, она естественным образом порождала такие общественные отношения, которые существовали во всех соседних странах, где знать занимала господствующее положение.
Самым ярким проявлением победы элитаризма над эгалитаризмом явилось создание в Гетманщине так называемого «значкового військового товариства». В его, как мы бы сейчас сказали, «номенклатурных» списках числились имена взрослых мужчин из семей казацкой старшины, которые не занимали еще никаких должностей, но с появлением вакансий могли претендовать на тот или иной «руководящий» пост. В 1760-е годы «списочная» иерархия была уже достаточно сложной и включала 1300 имен — это не считая тех 800 человек, которые уже занимали те или иные посты. Таким образом, несложно подсчитать, что в середине XVIII в. из всего миллионного мужского населения лишь 2100 взрослых мужчин составляли «сливки общества» в Гетманщине. Эта цифра возросла еще в несколько раз, когда в 1785 г. имперское правительство решило уравнять в правах украинское дворянство с русским. В Санкт-Петербурге не слишком хорошо разбирались во всех тонкостях гетманской номенклатуры, так что тысячам мелких украинских чиновников и богатых казаков без особых трудов удавалось выхлопотать себе дворянский статус, сплошь и рядом по поддельным документам.
Титул дворянина был не только приятен, но и весьма полезен, ибо давал право получать в «вечное» наследственное пользование огромные земельные наделы, которые гетманы и цари налево и направо раздавали своей многочисленной и преданной старшине. На худой конец, можно было, дожидаясь дарованого, перебиться пока ворованым, т. е. попросту присвоить себе те общественные, казенные земли, к управлению которыми приставлен по службе... Так или иначе, к 1735 г. в частную собственность новой элиты перешло уже 35 % всех пахотных земель Гетманщины, а служба давала ей возможность во всяком случае полностью контролировать (если не использовать в личных целях) еще 11 %. Таким образом, менее 1 % жителей края владели почти половиной всей земли.
