Как и повсюду в Европе, богатства распределялись среди знати неравномерно. Некоторые семьи, особенно те, члены которых выбивались в гетманы, полковники и генеральную старшину, благодаря влиянию и связям получали громадные латифундии. Например, Мазепа владел 19 654 поместьями, Скоропадский — 18 882, Апостол — 9103. Однако средний представитель старшины обладал и довольно средним достатком даже по сравнению со среднерусским помещиком. Поместье украинского дворянина, обычно единственное, включало около 30 крестьянских душ, поместье русского — в среднем втрое больше. Эти цифры показывают, что помещиков в Гетманщине было больше, чем в России, а крепостных крестьян — меньше.
И все эти многочисленные помещики, бывшая старшина, ныне предпочитающая именовать себя шляхтой,— крупная и мелкая, богатая и бедная — высасывала все соки из крестьян, равно как из казаков. От крестьян новая шляхта требовала все того же, чего и старая,— растущего как снежный ком оброка, изнурительной барщины, дворовой службы. А у множества обнищавших казаков она скупала или силой отнимала землю, пытаясь обложить их теми же повинностями, что и крестьян.
Внутренний антагонизм старшины и черни в украинском обществе имел далеко идущие политические последствия, ибо давал возможность царскому правительству натравливать украинцев друг на друга. Еще в XVII в. Москва активно поддерживала выступления украинских масс против казацкой элиты, когда та предпринимала попытки отказаться от власти царей. Зато в XVIII в., укротив сепаратистские порывы старшины, цари помогали ей эксплуатировать крестьянство — и эта монаршая помощь постепенно становится жизненно необходимой украинским помещикам. И хотя некоторые из них по-прежнему вздыхали по «обычаям» и «вольностям» Гетманщины, жизнь заставляла больше думать о выгодах империи и всероссийских самодержцев.
«Жалованная грамота дворянству» 1785 г., в которой Екатерина II уравняла украинскую знать во всех правах с российской, еще более усилила проимперскую ориентацию новой шляхты. Отныне любой мелкий шляхтич в набирающей силу империи мог сделать самую головокружительную карьеру на ее громадных завоеванных просторах. Относительно образованные, имеющие административный опыт украинские дворяне добивались высоких постов не только в имперской администрации бывшей Гетманщины, но и в Крыму, на Правобережье, в далекой Грузии — словом, во всех новых землях Российской империи.
К концу XVIII в. украинцы уже занимали и целый ряд высших правительственных постов в Санкт-Петербурге. Безбородыми, Завадовские, Кочубеи и Трощинские, став имперскими министрами и даже канцлерами еще в 70—80-е годы, помогают и многим своим землякам сделать карьеру в столице. Имперская служба открывала множество личных возможностей и преимуществ, и этим, между прочим, объясняется столь вялое сопротивление украинской элиты ликвидации Гетманщины. Успехов по службе добивался лишь тот, кто так или иначе приобщался к современному образованию и «имперской» культуре. Так что бывшей старшине пришлось сменить роскошные казацкие шаровары на европейские камзолы и фраки, родную украинскую речь — на русскую и французскую. И лишь самые отъявленные романтики оплакивали гибель Гетманщины, тоскуя по казацкой славе.
Упадок казачества. После восстания 1648 г. казачество пользовалось широкими привилегиями, получая за воинскую службу земли и освобождение от налогов. Казакам разрешалось иметь самоуправление, заниматься торговлей и гнать «горілку» — привилегия, ранее принадлежавшая исключительно шляхте. Таким образом, если по своему имущественному положению большинство казаков мало отличались от крестьян, то прав у них было теперь примерно столько же, сколько было их до этого у изгнанной ими польской шляхты. Если чем они от нее и отличались, так только тем, что не могли заставить крестьян работать на себя,— этим правом по-прежнему пользовались одни лишь помещики.
Однако при всем при том отнюдь не бесправное казачество с конца XVII в. живет все хуже и хуже — если говорить о рядовых казаках — «сіромахах». Давно уже не собирались казацкие рады, и старшина лишь числилась выборной, на самом деле прибирая к рукам все больше власти над простыми казаками. А тут еще и экономические проблемы. Да и как им не быть, когда казак — он и воин, и пахарь, един в двух лицах. И если до 1648 г. такое раздвоение было казаку в общем нипочем (войны были коротки, добыча велика, да и короли польские щедро оплачивали «накладные расходы»), то нынче, при царях, можно было ни за что ни про что загреметь на двадцатилетнюю Северную войну, а то и на работы на болотах и каналах. Кроме того, снаряжаться на долгую изнурительную службу казак должен на свой кошт. Делать нечего: залезаешь в долги и снаряжаешься. А потом кредиторы-старшины заберут в счет уплаты всю казацкую землю, и живи как знаешь — чаще всего «арендатором» на своей же земле, батрача на старшину-помещика как простой крестьянин... Говорят: «Терпи, казак, атаманом будешь», но выбиться простому казаку в старшины стало все труднее, а попросту сказать — невозможно. Да и самих-то казаков при такой жизни становилось все меньше: в 1650 г. было 50 тысяч, в 1669 — 30, а в 1730 осталось лишь 20 тысяч.
Тут уж падением численности казацкого войска обеспокоились цари: дешевое пушечное мясо им требовалось по-прежнему. Чтобы каким-то образом сохранить казачество, царское правительство запретило продажу казацких земель указом от 1723 г. и еще раз — указом от 1728 г., предпочитая бороться со следствием и не замечать причины. Наконец, местные власти в Гетманщине попытались провести более глубокие реформы, в 1735 г. разделив всех казаков на две категории. Те, кто побогаче (стало быть, более боеспособные), названные «виборними», по-прежнему должны были воевать. А те, кто был слишком беден, чтобы снаряжаться на войну («підпомічники»), должны были, пока «виборні» воевали, обеспечивать их провизией, быть у них на посылках и даже обрабатывать их земли. Кроме того, «підпомічники», в отличие от «виборних», облагались налогом (правда, он был вдвое меньше того, что платили крестьяне). Так бедные казаки стали слугами богатых и старшины.
Но все эти реформы не остановили обнищания основной массы казачества. Хотя в реестре 1764 г. значилось 175 тыс. «виборних» казаков (и еще 198 тыс. «підпомічників»), боеспособными на деле были всего 10 тыс. Все меньше оставалось свободных от долгов казацких хозяйств. К концу XVIII в. большинство беднейших казаков фактически превратились в государственных крестьян, а все их былые вольности и права присвоила себе кучка богатеев и старшин, превратившихся в помещиков-дворян. Задавленное экономическими тяготами, эксплуатируемое своей же бывшей старшиной, утратившее военные навыки, равно как и свое стратегическое назначение ввиду исчезновения сухопутной границы на юге,— украинское казачество прекратило свое существование.
Повторное закрепощение крестьянства. В описываемую эпоху незакрепощенные крестьяне в Восточной Европе были большой редкостью. Значительная часть таких крестьян, чудом оставшихся свободными, проживала на украинском Левобережье, однако положение их постоянно ухудшалось.
Пиком крестьянской свободы явилось восстание 1648 г.— хотя уже и сам Богдан Хмельницкий разрешил монастырям собирать оброк с крестьянства, проживавшего на монастырских землях, а стало быть сделал первый шаг к возвращению старых порядков. Но подлинная лавина бедствий накатилась на крестьян в XVIII в. В это время все свободные, самоуправляемые «военные поселения» постепенно переходят из общественного земельного фонда Гетманщины в руки частных землевладельцев из числа старшины.
Новые помещики поначалу лишь собирали с крестьян скромную арендную плату или вменяли им в обязанность такие работы в поместье, как перевозка дров или заготовка сена. При Мазепе максимальная трудовая повинность выросла до двух дней в неделю: хуже, конечно, чем полная свобода, но лучше, чем четырех — шестидневная барщина в Польше и в России. Но всего через одно поколение средняя продолжительность барщины на Левобережье выросла до трех, а кое-где и до четырех — пяти дней в неделю. Кроме того, в военное время на крестьян возлагалась обязанность обеспечивать императорскую армию провизией и постоем, они должны были содержать дороги, возводить мосты и выполнять другие вспомогательные работы. А когда изнуренные украинские крестьяне взывали о помощи ко всероссийским самодержцам, то находили мало сочувствия, ибо доля крестьян в самой России была много хуже, и все, что могли сделать имперские власти, так это «уравнять в правах» всех крепостных — конечно, не за счет послаблений крестьянам в России, а за счет еще большей эксплуатации их в Украине.
