НА ПОГРЕБЕНИЕ ГЕРЦОГИНИ ЛЕРМСКОЙ Вчера богиня, ныне прах земной, там блещущий алтарь, здесь погребенье. И царственной орлицы оперенье — всего лишь перья, согласись со мной. Останки, скованные тишиной, когда б не фимиама воскуренье, нам рассказали бы о смертном тлене,— о разум, створы мрамора открой! Там Феникс (не Аравии далекой, а Лермы) — червь среди золы жестокой — взывает к нам из смертного яшлья. И если тонут корабли большие, что делать лодкам в роковой стихии? Спешить к земле, ведь человек — земля. * * * Вальядолид. Застава. Суматоха! К досмотру все: от шляпы до штиблет. Ту опись я храню, как амулет: от дона Дьего снова жду подвоха. Поосмотревшись, не сдержал я вздоха: придворных — тьма. Двора же нет как нет. Обедня бедным — завтрак и обед. Аскетом стал последний выпивоха. Нашел я тут любезности в загоне; любовь без веры и без дураков: ее залогом — звонкая монета… Чего здесь нет, в испанском Вавилоне, где как в аптеке — пропасть ярлыков и этикеток, но не этикета! ПОСЛАНИЕ ЛОПЕ ДЕ БЕГА Брат Лопе, погоди писать коме…: и так известно всем, какой ты вру… Зачем берешь Евангелие в ру…? Ведь ты же в этой книге ни бельме… И вот тебе еще один нака…: когда не хочешь выглядеть крети…, «Анхелику» спали как ерети…, и разорви в клочки свою «Арка…» От «Драгонтеи» впору околе… Добро еще, что мягкая бума…! На четырех наречьях околе… несешь ты, а тебе и горя ма… Намедни, говорят, ты написа… шестнадцать книг, одна другой скучне… и озаглавил их «Иеруса…» Назвал бы лучше честно: «Ахине…!» * * * В могилы сирые и в мавзолеи вникай, мой взор, превозмогая страх — туда, где времени секирный взмах вмиг уравнял монарха и плебея. Нарушь покой гробницы, не жалея останки, догоревшие впотьмах; они давно сотлели в стылый прах: увы! бальзам — напрасная затея. Обрушься в бездну, пламенем объят, где стонут души в адской круговерти, скрипят тиски и жертвы голосят; проникни в пекло сквозь огонь и чад: лишь в смерти избавление от смерти, и только адом истребляют ад! НАДПИСЬ НА МОГИЛУ ДОМЕНИКО ГРЕКО Сей дивный — из порфира — гробовой затвор сокрыл в суровом царстве теней кисть нежную, от чьих прикосновений холст наливался силою живой. Сколь ни прославлен трубною Молвой, а все ж достоин вящей славы гений, чье имя блещет с мраморных ступеней. Почти его и путь продолжи свой. Почиет Грек. Он завещал Природе искусство, а Искусству труд, Ириде Палитру, тень Морфею, Фебу свет. Сколь склеп ни мал, — рыданий многоводье он пьет, даруя вечной панихиде куренье древа савского в ответ. * * * Сеньора тетя! Мы стоим на страже в Маморе. К счастью, я покуда цел. Вчера, в тумане, видел сквозь прицел рать мавров. Бьются против силы вражьей кастильцы, андалузцы. Их плюмажи дрожат вокруг. Они ведут обстрел — затычками из фляжек. Каждый смел — пьют залпом, не закусывая даже. Один герой в бою кровавом слег — и богатырским сном уснул. Бессменно другой всю ночь точил кинжал и пику — чтобы разделать утренний паек, А что до крепости, она отменна — у здешних вин. Мамора. Хуанико. * * * Доверив кудри ветру, у ствола густого лавра Филис в дреме сладкой на миг забылась; золотистой складкой волна волос ей плечи оплела; и алая гвоздика расцвела в устах, сомкнув их тишиною краткой, чьей свежести вкусить решил украдкой сатир, обвивший плющ вокруг чела, но не успел — нежданно появилась пчела, и в нежный, пурпурный цветок пронзительное жало погрузилось; был посрамлен бесстыдный полубог: прекрасная пастушка пробудилась и он настичь ее уже не смог. О СТАРЧЕСКОМ ИЗМОЖДЕНИИ, КОГДА БЛИЗИТСЯ КОНЕЦ, СТОЛЬ ВОЖДЕЛЕННЫЙ ДЛЯ КАТОЛИКА На склоне жизни, Лидий, не забудь, сколь грозно семилетий оскуденье, когда любой неверный шаг — паденье, любое из падений — в бездну путь. Дряхлеет шаг? Зато яснее суть. И все же, ощутив земли гуденье, не верит дом, что пыль — предупрежденье руин, в которых он готов уснуть. Змея не только сбрасывает кожу, но с кожей — оболочку лет, в отличье от человека. Слеп его поход! Блажен кто, тяжкую оставив ношу на стылом камне, легкое обличье небесному сапфиру отдает! |
