И под золотом скрыть большие темные пятна;

Есть благородная страсть и стремленье высокое духа,

Можно богатство не чтить! Ведь легко с добром расстаются

Те, кто отважен, и мудр, и над всем стоит от рожденья.

Славься, доблесть мужей! Тот, кому самого себя хватит,

Нужды не знает ни в чем. Пусть кузнец я по воле фортуны, —

Буду и тем богат, что есть дело в руках, и вдобавок

Буду своих трудов господином, свободным и вольным,

Сим па своем челноке и гребец, и кормчий, и мачта.

Мантию даст мне судьба — значит, суд мне даст подопечных;

А уж иной и не нужно толпы: любой, кто разумен,

Жилой ее золотой назовет. Чего еще нужно?

Руки ль усердны, язык ли — сидеть без дела не буду

И не придется ни праздно хиреть, ни денно и нощно

Мыкать заботы. К тому ж холостяк — над собою хозяина

Мне ль бояться бровей насупленных, ругани, криков,

А иногда и туфли жены? Мне ль таскать за собою,

Где б ни бродил я, потомство мое — недоносков-уродцев?

Ночью украдкой мой раб не трясет ли постели служанки,

Не наградит ли мой дом, всем па смех, внезапным приплодом,

Дела мне нет. И еще (хоть и колет горькая правда

Людям глаза, я скажу обо всем) не придется мне втайне

Мучиться, вдруг обнаружив, что тихо стоит под окошком

Сводник: ведь любит всегда жена потемки ночные,

Кинфии свет для нее дороже Фебова света.

Да, я не буду без сна ворочаться в потной постели,

Соображая в уме, какой ее смял соблазнитель,

Кто семенами своими успел мое поле засеять,

Подозревая не зря, что, едва отлучусь я, к приезду

Амфитрионов убор меня ждет — ветвистые рожки.

Полно! Уж я накормил сатирой досыта сатиров!

Что это, боги?! Ужель у меня на лбу зачесалось?

Тебе ли посвятить начало песнопений,

О первое звено в цепи моих мгновений?

Ты первым — первый день — явил мне божий свет,

И я твоим лучом впервые был согрет.

Увы! и в том луче мучение лучилось,

Которое с тех пор со мной не разлучилось;

Ты даровал мне жизнь, но это спорный дар:

Смех утром, слезы днем, а вечером — кошмар.

Ты даровал мне жизнь, но я ее растрачу

Скорее, чем пойму, что в этой жизни значу,

Зачем она дана, зачем я отдан ей

И как мне с нею быть, ступив в юдоль скорбей.

Печалуюсь хожу в любую годовщину.

Печалуюсь хожу, но лишь наполовину:

Чем больше годовщин, тем ближе мой конец,—

И следующий дар готовит мне творец.

День черный, день черней, чем ночь, черней, чем тьма,

Слепой, безглазый, беспросветный, непроглядный;

Умолкнет голос мой, ненужный и надсадный,

И полетит молва, заразна, как чума,

О том, что я исчез, блажь слабого ума,

Что я, забыт людьми, лежу в могиле хладной,

Что выпал навсегда мне жребий беспощадный

И все мои дела, как нищая сума,

Ничтожны… Черный день, я знаю, ты в дороге.

Куда же ты спешишь, о дьявол быстроногий?

Помедли хоть чуть-чуть! Присядь передохнуть!

А я живу, как жил, — с расчетом лишь на вечность,—

Люблю свои стихи, люблю свою беспечность

И, день, тебя не жду — хоть завтрашним ты будь.

Несчитано потерь пришлось на этот год!

Не в плакальщики ль мне присяжные наняться?

Да и моей душе не время ли подняться,

За близкими вослед, в печальнейший полет?

Но не был никогда столь тягостен уход,

Но не было потерь, что с этою сравнятся;

Когда и кровь одна, и души породнятся,

Разлука тяжелей и смерть вдвойне гнетет.

Ты, смерть, видна во всем: и в этих жестких складках

В углах немого рта, и в этих, ныне гладких,

Расчесанных навек, кудрявых волосах.

Я вижу мертвеца на этой страшной тризне,

Я вижу мертвеца, что мне дороже жизни,

И смерть свою ищу в стихах и в зеркалах.

И, будет вам, глаза, — иль вытечете сами!

Плотиной тяжких век переградите путь

Потоку черных слез на щеки и на грудь,

Простившись навсегда с прекрасными очами,

В которых мрак был днем и ясный свет ночами,

В которых боль моя любила утонуть,

В которых мой восторг обрел святую суть,

В которых доброта зажгла живое пламя.

О! неужели та, что мой унылый взгляд

Умела отвратить от бедствий и утрат,

Сама решила стать моею вечной мукой?

Нет! я прочел в ее мертвеющих очах:

«Не плачь, мой бедный друг, теряя жалкий прах.

Душа моя с тобой — Христос тому порукой!»

Предположить, что мной благой удел заслужен,

Что ночь души моей — зарей освещена,

Что в карточной игре с темна и до темна

Выигрываю я дукатов сотни дюжин;

Понять, что кошелек деньгами перегружен,

Что кредиторам я долги вернул сполна,

Что много в погребе французского вина

И можно звать друзей, когда хочу, на ужин;

Спешить, как некогда, побыть наедине

С божественной Климен, не изменявшей мне, —

О чем по временам я думаю со вздохом,—

Иль, благосклонности добившись у Катрин,

Забыться в радости хотя на миг один —

Вот все, чего вовек не будет с Фоккенброхом.