Вы, исполинские громады пирамид,

Гробницы гордые, немые саркофаги,

Свидетельствуете верней любой присяги:

Сама природа здесь колени преклонит.

Палаццо римские, чей величавый вид

Был неизменен в дни, когда сменялись флаги,

Когда народ в пылу бессмысленной отваги

Ждал, что его другой, враждебный, истребит.

Истерлись навсегда минувшей славы знаки,

К былым дворцам идут справлять нужду собаки,

Грязней свинарников чертоги сделал рок,—

Что ж, если мрамор столь безжалостно потрепан,

Зачем дивиться мне тому, что мой шлафрок,

Носимый третий год, на рукавах заштопан?

У очага сижу и, стало быть, курю,

Понуря голову, печально в пол смотрю,

Хочу решить вопрос, — хоть это невозможно, —

Зачем так плохо мне, так грустно и тревожно.

Надежда (несмотря на то что отродясь

Не мог дождаться я, чтоб хоть одна сбылась)

Мне говорит, что все легко и достижимо,

И делает меня важней владыки Рима,

Но трубка догорит в короткий срок дотла,

И жизнь течет опять, как до сих пор текла,

Воспоминания расплывчаты и хрупки.

Как видно, бытиё сродни куренью трубки,

И в чем различие — мне, право, невдомек:

Одно — лишь ветерок, другое — лишь дымок.

Когда — вы помните — являлась мне охота

Твердить вам, что без вас моя душа мертва;

Когда не ведал я иного божества

Помимо вас одной да разве что Эрота;

Когда владела мной всего одна забота —

Вложить свою любовь в изящные слова;

Когда тончайшие сплетали кружева

Перо прозаика и стилос рифмоплета,—

Тогда, толику слез излив из ясных глаз,

Довольно многого я смел просить у вас,

Любовь казалась вам достаточной причиной.

О Клоримен, я вам покаюсь всей душой,

Не смея умолчать, как подлинный мужчина:

Я дурой вас считал, притом весьма большой.

На каменной горе, незыблемой твердыне,

Воздвигнутой вдали земных забот и зол,

С которой кажется мышонком — крупный вол,

Клюкою странника — огромный дуб в долине;

То Господу гора противостанет ныне,

Чтоб не дерзал вершить свой вышний произвол,

То, покарать решив ни в чем невинный дол,

Вдруг уподобится начавшей таять льдине,—

То пламя разметет на восемьдесят миль,—

Порою только дым да огненная пыль

Летят из кратера со злобой безграничной,—

Да, на горе, чей пик почти незрим для глаз

(Того же хочешь ты, как человек приличный),

Я и живу теперь, и это — мой Парнас.

Здесь, в отрешенной тишине,

Скрываюсь я от жизни шумной

С раздумьями наедине;

И мир, нелепый и безумный,

Отсюда ясно виден мне.

Здесь я страстям подвел итог,

Они, как сновиденья, хрупки,—

Здесь я постигнуть ныне смог,

Посасывая кончик трубки,

Что счастье — это лишь дымок.

Сие и сердцу и уму

Открылось по любым приметам;

Взгляну — и сразу все пойму

И удовольствуюсь ответом,

Что все на свете — ни к чему.

Мне позволяет мой досуг

Глядеть на мир лукавым оком:

Известен плут как общий друг,

Невежда числится пророком,—

Сплошная видимость вокруг.

Я вижу: на столе, меж книг,

Забыты мною флейта, скрипка:

Ведь звук еще едва возник,

А уж в пространстве тает зыбко

И гаснет в следующий миг,

Гляжу без горечи и зла

На мир, когда-то столь любезный,—

И безразлична и светла

Мне память жизни бесполезной,—

А жизнь тем временем прошла.

Дряхлеет плоть в потоке лет,

Нет рвенья, нет былой отваги,—

Большой потери тоже нет:

Едва просохнет капля влаги —

К концу подходит наш расцвет.

Гляжу на символы герба,

Такого гордого когда-то,

Но кровь дворян во мне слаба:

Мне чужд удел аристократа,

Зато понятен смех раба.

Король британский со стены

Глядит на все без интереса,

И в этом смысле мы равны:

Поскольку жизнь — всего лишь пьеса,

А люди в ней играть должны.

Один — по действию — богат,

Другой — несчастен и ничтожен,

Но одинаков результат:

Тому, кто в гроб уже уложен,

Ничем различья не грозят.

Где предки, коих я не знал,

Почтенные мужи и дамы?

Не странен ли такой финал:

Пусть копия глядит из рамы —

Давно в гробу оригинал.

Смерть ждет и женщин и мужчин,

С ее приходом в вечность канет

Равно и раб и господин.

Кто прахом был — тот прахом станет,

Ее закон для всех един.

Здесь, вкомнате, забрезжил свет

Для моего земного взгляда,

Здесь понял я, что цели нет,

Что ничего желать не надо,

Что все — лишь суета сует.