ХУАН ПЕРЕС ДЕ МОНТАЛЬВАН О РАКОВИНЕ Ты видел раковину в море: вбирая дивный пот зари, она с невиданным усердьем жемчужину творит внутри и вырастает с нею вместе, и — связи родственной залог — их трепетно соединяет едва заметный узелок. Из раковины материнской ее попробуй извлеки,— не раньше створки покорятся, чем разлетятся на куски. Так и мое немое сердце, под стать затворнице морей, годами пестовало нежно жемчужину любви моей, росло, соединяясь с нею, пока не сделалось одной нерасторжимою душою, соединив ее со мной. Попробуйте проникнуть в сердце и вырвать с корнем то, что в нем я нежно пестовал, — и слезы жемчужным истекут ручьем. От вас не сможет скрыть печали несчастная душа моя: мне истерзают грудь нещадно ее обломков острия. * * * Идет Ревекка, ливнем золотым волос тяжелых плечи отягчая, одной тесьме их груз препоручая, и дразнит мир сокровищем своим. К источнику придя, играет с ним, хрусталь певучий на руке качая, и он, с ее красой свою сличая, печально ропщет, завистью томим. Глаза подняв, Ревекка над собою увидела глядящего с мольбою и огненной водой его поит. Уже сыграли свадьбу Исаака — Любовь, чья сущность дерзкая двояка, начав с воды, огнем сердца казнит. * * * Не поборов сомненьями томленье, младая Дина, изменив свой вид нарядами, в чужих глазах спешит увидеть собственное отраженье. Спасая честь, чтоб скрыть свое волненье, она лицо под кисеей таит, но это красоту ее ланит лишь умножает, взглядам в искушенье. Навстречу Сихем! Красные гвоздики еще прекрасней на девичьем лике — любовь свой нежный промысел вершит. И плачут очи о погибшей чести, ну что ж: поддавшимся коварной лести, им первым сокрушаться надлежит. САЛЬВАДОР ХАСИНТО ПОЛО ДЕ МЕДИНА РОМАНС Ах, как мчится по полянам ручеек в стремленье рьяном,— травы пышные колебля, спотыкается о стебли; меж гвоздик и белых лилий, средь душистых изобилий, меж цветов благоуханных, меж препон блаженно-пряных вьется, светлый, прихотливый, мужественно-горделивый! Приближаясь, углубляясь и хрустально убыстряясь (вдруг — задержано движенье, чтоб затмилось отраженье,— помутилось и затмилось, чтобы впал Нарцисс в немилость!) И, в цветов изящной рамке, он, спеша, обходит ямки и колдует, не спокоен, в царстве радуяшых промоин! Он течет, листву листая, где алеет пышность мая,— он, грустя, выводит трели в царстве белого апреля, где пастух любовью призван, и в прелестнице капризной вдруг испуг сменил отвагу, право, к твоему же благу, Сильвио! Обозначали мы обманами печали,— но ручей, бегуч и весел, хрустали вдруг поразвесил. Меж камней в стеклянном блеске он выводит арабески и течет, в веселье рьяном, по лугам благоуханным! В нем полей святая треба и совсем немного неба,— и все небо, все — в полмира,— и лазурь, и блеск сапфира! Здесь, в долине вешних жалоб, нам склониться надлежало б над его, меж здешних кущей, светлокрылостью бегущей! Ах, ручей, ручей нарядный, до всего цветенья жадный и до головокруженья в непрестанности движенья! ГАБРИЭЛЬ БОКАНХЕЛЬ-И-УНСУЭТА
РАЗМЫШЛЕНИЯ НАД МАСЛЯНОЙ ЛАМПАДКОЙ, ВДЕЛАННОЙ В ЧАСЫ Вот облик нашей жизни, он двулик: в часах горящих, в цифровой лампадке, под ветром времени мгновенья кратки, как трепетные лепестки гвоздик. С восходом солнца мечется ночник, как мотылек в предсмертной лихорадке, и обреченный круг играет в прятки со смертью, умирая каждый миг. Не прячься, Фабъо, от живых сравнений, все хрупко, мига краткого мгновенней — и красота и время канут в ночь. Разумная пружина круговерти дана лишь солнечным часам, но смерти и солнцу вечному не превозмочь. ФРАНСИСКО ДЕ ТРИЛЬО-И-ФИГЕРОА * * * Надежда, ты подвох и суета, виновница горячки и печали, тобою подслащенная вначале, кончается оскоминой мечта. Меня подобьем легкого листа ты словно ветер, уносила в дали к другой, обратной стороне медали, будь проклята святая простота! Оставь меня! Любовь и рок злосчастный не раз срезали твой бутон прекрасный — что пользы от засохшего цветка? Не дав плода, ты вянешь до расцвета, а если даришь плод — то пища эта для горькой жизни чересчур сладка. |
